— Да хреново все! — отвечаю. — Марина дома пьет с кумой, товарищ спешит на примирение с полубезумной женой… Я один, все тонет в фарисействе…
— Чего звонишь?
— Ну, как тебе сказать… «Мне скучно, бес».
— Без чего?
— Забудь.
— Если тебе интересно, я вышла замуж.
— Мне интересно — зачем?
— Зачем я вышла замуж?
— Нет, зачем ты мне об этом рассказываешь.
— Чтобы знал.
— Я знаю. Но ты сама когда-то говорила, что я эгоист. Я интересуюсь исключительно собой. Хорошо. Как живешь?
— Превосходно. — Я меняю голос и допускаю легкий акцент:
— «Хороший дом, хорошая жена… Что еще нужно человеку, чтобы встретить старость?»
— Я слышала, вышла книга твоих рассказов.
— Да, я умею делать не только детей.
— Хорошие рассказы?
— Дурацкий вопрос. Не вижу никакого смысла писать плохие.
— Читала я одну твою вещицу в журнале. «Хулиганы», кажется.
— Ну и?
— Как обычно. Суховато. Я понимаю, конечно, лапидарный стиль, сжатость изложения, но все-таки сухо.
— Сойдет, — говорю. — У тебя что нового?
— Беременна.
— Опять? Оно тебе надо!
— А что?
— Зачем плодить нищету?
— А ты стал злым.
— Да, я совершенствуюсь.
— Прекрати.
— Как дети?
— Здоровы.
— Ты получила деньги, я выслал в субботу.
— Спасибо.
Возвращается Седой. Усаживается рядом.
— Ладно, — говорю я в трубку, — извини, что побеспокоил. Спокойной ночи.
Зачем, спрашивается, звонил? Чего хотел?
— Мартини будешь? — неожиданно спрашивает Седой и вынимает из внутреннего кармана своей «какашечной» куртки бутылку.
— Любопытно.
— Джульке нес.
— Сейчас расплачусь.
— Бахнем и почапаем к тебе.
— Безусловно.
Мы снова принимаемся пить, курить и беседовать. Но все это мы делаем теперь медленно и неловко. Расхлябанно.
— Тебе какие бабы больше… импонируют? — ни с того ни с сего интересуется он.
— Разные.
— Но ведь должно быть нечто общее…
— Да, наверное… должно… Но ничего подобного…
— А вообще?
— Не знаю… Не думал.
— Как можно не думать о бабах?
— Ну не о том, что их объединяет.
— Устал я от баб…
— Отдыхай.
— «Сейчас бы супчику, да с потрошками!»
— Я ценю женщин порядочных.
— Таких почти нет.
— Тем они ценнее.
Мы уже бесповоротно пьяны. Пьяны настолько, что Танелюк умудряется прикурить сигарету со стороны фильтра и заметить это, лишь выкурив ее до половины. Он начинает пить и сидя пританцовывать: — По улице Марата-а, мы шли толпой лохматой…
Я же пытаюсь втолковать ему какую-то ободранную временем истину.
— Лучше плохо жить, чем хорошо существовать.
— Не-ет, — протяжно возражает он. — Раз счастье невозможно, хочу покоя. Элементарно.
