— Случилось что?
— Да так…
— Может, деньги нужны?
— Нужны.
— Сколько?
— Сто долларов.
— Когда?
— До восьми часов.
— А отдашь когда?
— Когда будут.
— Значит, никогда. Ладно, я дам. Проходи.
Я разуваюсь, прохожу. По ковру пушистому, на другой ковер, еще пушистей.
— Кушать будешь? Хотя что ж я спрашиваю! Иди, мой руки.
Даже в ванной маленький, круглый коврик.
Потом я ем, а она суетится вокруг — подсыпает, подливает, подрезает… Потом мы возвращаемся в комнату, и я, ожидая сопротивления, лезу к ней… Но она не сопротивляется, и мне приходится идти до конца. А за окном, кстати, дождь. Потом она вспоминает, что скоро придет муж.
В прихожей, целуясь. Вика сует мне в карман плаща стодолларовую купюру и почти выталкивает за порог.
Чувствую я себя скверно. Хотя, казалось бы, чем я, собственно, недоволен. Накормили, обогрели да еще денег дали.
Плюй, Никита, на гордость. Да и нет ее у тебя, ты только хотел бы, чтоб она у тебя была.
Ты, Никита, не имеешь права на гордость. Ты тунеядец и лентяй.
Ровно в восемь она пришла. Какая же она все-таки красивая у меня. Я смотрю на жену и вижу себя, совсем крошечного, в ее карих глазах.
— Здравствуй, любимая.
— Здравствуй, — обнажает она ровный ряд белоснежных зубов. — Извини, я тороплюсь. Я на секундочку.
— Да-да, я понимаю… — и протягиваю ей сложенную вчетверо купюру.
Она берет ее и прячет в сумочку.
И мы стоим, не зная, как проститься.
— А зачем тебе, — спрашиваю, — сто долларов?
— Да вот… На права хочу сдать. — Приятно, что при этом ее с ямочками щеки розовеют. — Понимаешь?
— Еще бы.
— Ну я пойду?
— Иди, конечно… Стой!
— Что?
— Прости, у тебя нет двадцати пяти копеек?
— Нет, — отвечает она, снова широко улыбнувшись. — Мелочи нет.
И она уходит. Может, опять на полгода. А может, на дольше.
Я включаю телевизор. Хочу закурить… Сминаю в кулаке пустую пачку из-под сигарет, бросаю ее на пол.
Обидно. Даже спасибо не сказала. (Я, между прочим, тоже не сказал спасибо Вике. Принял все как должное). Хоть бы посидела пять минут для приличия, побеседовали… Покурили… Сигареты-то кончились! И кофе у меня нет, и чая… Сахара тоже давно уже не было. Может, правильно, что она ушла так сразу.
Я вздрагиваю от хрипловатой трели. О Боже! Сегодня тоже все началось с телефонного звонка. Беру трубку, осторожно подношу ее к уху.
— Алло.
— Привет, это я. Представляешь, только что Никита спросил, что такое хэ?
— Что за хэ? А, хэ! Ну и что ты сказала?
— Сказала, что это плохое название мужской писи.
