Оля тоже нигде не работала, но мы ни в чем не нуждались благодаря ее богатым родителям и Олиному таланту притягивать к себе деньги просто ниоткуда. Ее состоятельные приятели давали ей в долг и запрещали даже упоминать об отдаче. Я стал ревновать. Нас приглашали в гости, в рестораны, на пикники… Я не шел, оставался дома один и отдавался приступам ревности.
Долго так тянуться не могло. Мы расстались, продолжая друг друга любить.
Официально мы до сих пор состоим в браке.
Много странностей в жизни.
Странно, например, что порой мы хотим одного, а делаем нечто совсем другое. Может, мы не знаем на самом деле, чего хотим, лишь думаем, что знаем.
Аида, Никита! Гляди, как набухли темно-серые тучи! Сейчас как разродятся ливнем! Это, видать, одно из тех мест.
Лишь вбежав в подъезд дома, где проживала Анжела Николаевна, я вдруг вспомнил, что она умерла. Мне сообщил об этом Костя, когда я был пьян и не хотел верить, и поэтому скоро забыл.
Нет, точно, ее больше нет.
И снова стало жаль зря потраченного времени.
Сколько сейчас? Без двадцати два. До назначенного часа — уйма времени.
Пережду, пока сей поток не иссякнет, и рвану дальше.
Надо же, забыл, что умерла. Включил ее, уже давно мертвую, в список, настолько был в ней уверен. Она бы дала, будь она жива. Пусть не всю сумму, половину, треть, четверть… Сколько б могла…
Она же, помню, меня спросила, год-полтора назад, встретив случайно на улице: на что ты, мол, живешь, не работая. Обычно я отвечаю так: «Да разве это жизнь?» А перед ней остроумничать не стал, ответил честно:
«Да так, не на что».
«Как это?» — удивилась она.
«Не знаю», — сказал я, пожав плечами.
Косой от ветра ливень потихоньку утихает.
Воротник плаща не желает стоять, высокий и мягкий, упрямо загибается вниз. Ладно, буду рукой придерживать. Не люблю я дождь, слякоть… В дождь хорошо спать или заниматься любовью.
Парадокс — дождь не люблю, но он у меня почти в каждой второй песне присутствует. В песнях я не сплю во время дождя, любовью не занимаюсь, обычно мокну под ним, до последней нитки… И плаща на мне нет.
Племянника зовут Никита. В мою честь. Ему десять лет. Вопросы задает самые неожиданные. Недавно спросил меня, серьезно глядя в глаза:
«Ты когда умрешь?»
Я растерянно улыбнулся:
«Точно сказать не могу».
«Ты подумай», — настаивал он.
«Ну лет двадцать еще поживу. Хотелось бы».
Никита кивнул и заявил:
«А я умру в сто лет».
«Мне бы твою уверенность, — говорю. — И твой оптимизм».
Прихожу как раз к обеду.
