— Брат! — завопил Егорка. — Братик мой, ты здеся?
Сам меня нашел, да? Давай обнимемся, брат, — и Егорка стал обхватывать воздух руками.
Он радовался, что нашел наконец родного человека.
— Белая горячка, — прошептала Ольга Кирилловна.
— Стреляю… — предупредил Окаемов.
— Стреляй, черт с тобой, — разрешил Егорка; как же это смешно, обнимать руками воздух! Обнял воздух — и вроде как ты уже не один! А может, вдруг кто-то третий появится, но этот… третий… тоже ты!
— Стрелять-то чего?.. — бормотал Егорка. — Дурацкое дело — завсегда подлое…
Окаемов улыбнулся:
— За нарушение паспортного режима.
— А ты-то ис-шо… кто здесь будешь? — не понял Егорка, и какая-то догадка… вдруг смутно промелькнула у него в голове.
— Слышь, вы… ящероубогие! С вами власть говорит!..
Егорка замер. Ольгу Кирилловну, как и голос Наташки, своей жены, он различал в любом состоянии.
Фроська так глубоко зарылась в опилки, что у нее не было даже щелочки разглядеть Егорку, но Фроська все слышала и лихорадочно соображала, как же ему помочь.
— Сщ-а… товарищ участковый в вас гранатой кинется, — предупредила Ольга Кирилловна. — Раз вылазить не вылазите!..
Все! Теперь Фроська не сомневалась, что она сегодня умрет.
…Как? Я умру?.. Жила-жила… и вдруг умру?..
Егорка перекрестился. Потом навернулись слезы, — за ним пришли, там, за стеной, милиция, а милицию ненавидела вся страна.
— Ты права, Оленька… — Окаемов сообразил наконец, что Егорка так просто не сдастся, лезть за ним придется ему самому, но пачкаться не хотелось. Надежнее всего, конечно, привязать здесь, у лаза, собаку и отойти пока пообедать. Окаемов проголодался. Тем временем подъедет кто-то из младших чинов… вот пусть и занимаются…
Только за собакой надо обращаться в отделение, собаку быстро не привезут.
— Батяня мой, Оленька, в войну… великую чеченов из Урус-Мартана выселял. Врываемся мы, говорит, к чеченам на грузовиках, целая рота… — Окаемов решил передохнуть; надо же понять, что теперь делать, — темень непроглядная, моторы ревут, фары слепят… и мы стоим грозно, с автоматами наперевес: «Десять минут на сборы! Всем по машинам!»
А чечены… маленькие такие, грязные, детишков к себе прижимают, трясуться, потому как ночь кругом, а тут автоматы и фары… — вот тогда, сынок, говорил батяня, я и был человек! Свою силу чувствовал. Захочу, говорит, перестреляю их к чертовой матери! И ничего мне за это не будет, потому что товарищ Сталин сказал, что чечены Родину предали, Гитлера полюбили…
