— Когда папа читает, ты должен вести себя тихо, — раздраженно оборвала меня мама.
Одно из двух: либо ей в самом деле больше нравится разговаривать с папой, чем со мной, либо у него над ней какая-то сверхъестественная власть и мама просто боится сказать правду.
— Мамочка, — сказал я ей вечером, когда она укладывала меня спать, — как ты думаешь, если я сильно-сильно помолюсь, бог пошлет папу обратно на войну?
Она на мгновение задумалась.
— Нет, милый, — ответила она с улыбкой. — Скорее всего, не пошлет.
— А почему, мамочка?
— Потому что война уже кончилась, мой милый.
— Но ведь бог, если захочет, может начать новую войну, а, мамочка?
— Он не захочет, мой милый. Войны начинает не бог, а плохие люди.
— Вот оно что! — протянул я.
Это меня немного разочаровало. — Возносят бога, возносят, а ему, оказывается, не все под силу.
На следующий день я проснулся в обычное время, недовольство рвалось из меня наружу, как шампанское из бутылки. Я вытянул ноги и заставил их как следует высказаться — госпожа Правая жаловалась, что ее отец долго портил ей жизнь, но в конце концов она сумела упрятать его в «дом». «Дом» я представлял себе плохо, но чувствовал — для моего отца это самое подходящее место. Потом я подставил стул и высунулся из окошка. Рассвет еще подкрадывался как-то виновато, словно я застал его на месте преступления. С головой, пухнувшей от всяких мыслей и планов, я доплелся до соседней двери и в полутьме влез на большую кровать. С маминой стороны места не было, и я пробрался в середину между ней и отцом. Я как-то упустил из виду, что он здесь, и несколько минут сидел между ними, как мумия, и ломал голову: что мне с ним делать? Он разлегся так, что занял больше половины кровати, и мне даже некуда было приткнуться. Я раза два-три пихнул его ногой, он что-то забормотал и потянулся. Теперь места хватало, но проснулась мама и дотронулась до меня рукой. Я устроился поудобнее, откинулся на теплую подушку и стал посасывать большой палец.
— Мамочка! — промурлыкал я радостно и громко.
— Ш-ш-ш, милый, — прошептала она, — не буди папу!
Это была новая опасность — похоже, куда более серьезная, чем «Я разговариваю с папой». Ведь я так привык каждое утро обсуждать с мамой планы на день!
— Почему? — сурово спросил я.
— Потому что наш бедный папочка устал.
Подумаешь, причина! И вообще, что это еще за сюсюканье: «Наш бедный папочка»? Я всегда был против телячьих нежностей, в них, как мне казалось, нет ни капли искренности.
