— Валя, как по-твоему, наши скоро вернутся?
Валя тупо смотрела в окно.
— Послушай, Валя, — снова обратилась Катя к подружке. — Фашистов скоро прогонят?
— Должны прогнать. А когда — не знаю, — призналась Валя.
— А как по-твоему, в Москве знают?
— Конечно, знают.
— Я тоже так думаю, — вздохнула Катя.
Она очень скучала по дому. Хотелось скорее уехать к маме, под ее теплое крылышко. Город Челябинск далеко. Там войны нет, люди ходят в театры, в кино… Своими мыслями Катя, однако, не решилась поделиться вслух. Знала Валин характер: если что не по ней, так и рубанет сплеча. Когда Катя пришла со станции, усталая, натерпевшаяся всяких страхов, и начала сетовать на неудачу, Валя сразу же прочитала ей мораль: «Хорошо. Тебе есть куда уехать. Есть где спрятаться от войны. А как быть тем, кому некуда ехать? Они что — хуже тебя?» Вогнала в краску подружку. Даже сейчас, стоит вспомнить, в жар бросает. Конечно, Катя поняла, что высказалась тогда неудачно и поделом отчитала ее Валя. Даже непонятно сейчас, как могла она говорить Вале такие вещи. У нее отец на фронте, малышка сестричка на руках, брат девяти лет. На Вале теперь обязанностей столько, что и не перечислишь. Отец, уходя, сказал: «Смотри, Валентина, ты теперь главная помощница у матери». С тех пор мать стала называть ее Валентиной.
Солнце медленно поворачивалось в небе, совершая свой привычный круг. Час назад оно светило наискосок, в стену, что находилась справа от окна, а теперь лучи его играют на полу, широкая солнечная дорожка пролегла по белым выскобленным половицам и взгромоздилась своим концом на печь. А за окном около забора в оранжевых лучах глянцевито поблескивали листы смородины, густо пахло яблоками с огорода, нагретой ягодой.
— Валя, дай честное комсомольское, что никому не скажешь!
Валя подняла голову, посмотрела внимательно на подругу.
— Даю честное комсомольское.
— Никому-никому!
— Никому-никому!
— Даже тете Тоне.
Черные Валины глаза в упор разглядывали Катю.
— Да что у тебя случилось? Говори.
Катя приблизила свое лицо к Валиному.
— У нас в горнице лежит раненый красноармеец.
Брови у Вали взметнулись и опустились.
— Он ранен в ногу. Приходил Филиппыч, сделал перевязку, потом бабушка перевязывала. — Катя говорила быстро и почему-то все время поглядывала в окошко. — Смотри, никому!
— Я же поклялась!
— Ну да, ну да…
Они посмотрели еще раз друг другу в глаза и обнялись.
В это время старик Трофимов сидел на лавке — костлявые длинные ноги в опорках, горбатая спина переломилась чуть не пополам. Он подбивал подметки на старые, просившие каши штиблеты. Заскорузлыми, негнущимися пальцами придерживал тонкий гвоздок, нацеливая его в пробитое шилом отверстие, затем следовал резкий удар молотком — тут же дед окидывал избу сердитым взглядом, точно примеривался, по чему бы еще ударить. Сопел ворчливо, пока рылся в консервной банке с ржавыми гвоздями, выбирал подходящий.
