— Зато на речке песку сколько хочешь, — заявила Соня. — Песочком.
— Верно, верно, Соня, — поддержал ее Штыкалов. — Правильно сделали замечание. Не пообедаете с нами?
— Спасибо, не могу.
Она кивнула и ушла. Хотя мне очень хотелось, чтобы Соня побыла с нами. Сам я, однако, не решился уговаривать ее — молчал как рыба. Я вообще заметил, что робею в ее присутствии. Вот и теперь. Надо бы сказать ей что-нибудь веселое, остроумное, обратить на себя внимание, но в голове ни одной приличной мысли, и язык во рту как присох. Эх, Соня, Соня, знала бы ты, что у меня на душе!
Вечером после ужина я отправился в санчасть. Заглянул в одну из палаток, Сони там не оказалось. Я вышел на дорожку, по которой мы обычно прогуливались с ней, стал ходить взад-вперед. Чувство неловкости точило меня, я крутил головой, оглядывался поминутно, делая вид, будто иду куда-то по делу, и одновременно пытался представить, каким будет лицо Сони, когда она увидит меня. Обрадуется она или, наоборот, встретит сухо? Она вообще часто непредсказуема: идет рядом, разговаривает, и вдруг сведет брови, о чем-то подумает и скажет резко: «До свидания, мне пора».
Спустя минут двадцать Соня вышла из соседней палатки; кажется, она не ждала меня. Она как-то странно всматривалась в меня, будто не узнавала, и я растерялся, все слова, приготовленные на этот случай, забыл. Тут во мне заговорило самолюбие — эти полковые девчонки воображают из себя незнамо кого. Я уже собрался было сказать, что заглянул на минутку, что у меня своих дел полно.
— Дай, думаю, навещу, — произнес я вслух. — Может, походим?
— Хорошо, — сказала она серьезно.
И мы пошли в лес. Я молчал. Потом понял, что молчать неуважительно. А так как сегодня я заранее намечал выяснить наши отношения, то не знал, с чего начать. Слово «люблю» я произнести боялся, оно мне казалось каким-то уж слишком книжным, а как по-другому выразиться, не знал. Так мы шли просекой, свернули к речке, там лежала поваленная осина, мы присели на нее. Было тихо и красиво кругом. Соня смотрела куда-то вдаль, а я рассказывал про сорок первый год, про то, как мы отступали от Орши. Соня слушала внимательно, потом как будто перестала слушать, смотрела просто вдаль, размышляя о чем-то своем. И это остановило мои воспоминания: «Чего ты ей рассказываешь, она пережила побольше твоего, а вот молчит, не хвастает». Я удрученно замолк, и разговор у нас не вязался. Что-то еще я пытался говорить, но Соня слушала меня рассеянно и отвечала невпопад. На ее смуглом лице, в темных грустных глазах ощущалось выражение какой-то глубокой внутренней озабоченности.
