— Может, тебе неприятно, что я вызвал тебя погулять? — спросил я, осторожно прикоснувшись рукой к ее руке.
Соня медленно повернула голову в сторону, точно увидела там кого-то. Брови ее сдвинулись.
— Нет, почему же, — произнесла она. — Откуда ты взял?
— Я же вижу. Ты какая-то сумрачная, неразговорчивая.
— О чем говорить? Мне не о чем говорить. Я тебя слушаю.
— Вот я и вижу, что ты только меня слушаешь, а сама молчишь.
Она не ответила, поднялась неожиданно с места и направилась к лагерю. Я понял, что дела мои плохи, и это придало мне, как ни странно, храбрости.
— Ты уже уходишь? — не удержался я.
— Ухожу, — ответила она, не оглядываясь. — Мне надо еще кое-что сделать.
— Это правда?
Она с досадой пожала плечами:
— Разве я должна отчитываться?
Неудержимое желание рассказать Соне обо всем поднялось во мне.
— Ты даже не представляешь, как я ждал, каждый день жду нашей встречи. Я прошу тебя, скажи прямо… Мне неудобно, мне стыдно, но если у тебя ничего нет ко мне… Ты извини меня…
Я повторил последние слова несколько раз. Она молчала. Лицо ее чуть побледнело, и она произнесла глухо:
— Нам не надо встречаться.
— Не надо… — Сердце у меня замерло. — Не надо? Почему?
— Не надо, — сказала она твердо и спокойно. — Не то время.
— Ну почему? Почему? У тебя есть кто-то?
Она отрицательно покачала головой. В ее темных глазах с блестевшими в них грустными искорками отражалось спокойное сожаление. Только сожаление. И больше ничего. «Она не любит меня, у нее ничего ко мне нет, кроме обычного товарищеского чувства, ничего нет…» Молча мы дошли до палаток санчасти, она кивнула, и я в ответ кивнул, отчетливо сознавая только одно: Соня от меня уходит навсегда.
4
По вечерам теперь я сидел в землянке и составлял конспекты занятий. Непривычное дело, но таков был приказ: все командиры взводов должны иметь конспекты. Давно я не расходовал столько бумаги. В полк ожидался проверяющий из штаба дивизии. Уже начались разные строгости: солдаты выметали дорожки, чистили обувь, подшивали подворотнички… Сам командир полка дважды в день обходил территорию.
Обложившись наставлениями и чертыхаясь, я выписывал из них целые абзацы. Коптилка сочувственно мигала мне. Рядом на топчане лежал Штыкалов и смотрел в потолочный накат. На душе у меня скребло, но я старался не подавать виду. Все же Штыкалов догадывался кое о чем. Он то и дело поглядывал на меня.
— Ты сегодня даже в кино не пошел?
— Не пошел.
— Чего так?
— Да я же говорил тебе: сто раз видел картину.
