— Я не знаю, что там вам доказали ваши русские товарищи и знать не хочу! Мне плевать на вашу сраную политику! Но не приплетайте ко всему этому Антонио!
— Антонио — наш связной, нам не обойтись без него. Лишившись радиста, мы потеряли все нити… — он задумался, тщательно подбирая слова, — с руководством. Поэтому, возможно, в самое ближайшее время вашему мужу придётся отправиться… в небольшую командировку.
— Не впутывайте его в ваши дела, полковник, — я не узнавала свой голос: глухой, внезапно охрипший.
— Антонио — не мальчик. Он вправе сам принимать решения. А дело у нас одно.
Я не ответила. Мне хотелось рассмотреть его повнимательней и отыскать то, что привлекало раньше: сила воли? — в жизни не видела более упёртого и твердолобого человека; выдающийся ум? — его нелогичность и поверхностность с каждым днём поражали всё больше и больше; решимость и отвага? — скольких же людей он без колебаний отправил в самое пекло, на верную смерть… или же твёрдость духа, которую я, в действительности, перепутала с чёрствостью и бессердечием? Я чувствовала, что моя антипатия к Престесу непрерывно растёт. Его холодное, отстранённое выражение лица, пристальный, царапающий взгляд словно проводили черту между ним и окружающими, оставляя его на другом берегу, до которого ни доплыть, ни докричаться. Я поняла, что в моей жизни он один из наиболее случайных и чужих людей.
В эту минуту в комнату вошла горничная и сообщила, что меня спрашивают по телефону. Не сомневаюсь — это был Меркадо. «Я очень устала, Моника, скажите, что меня нет дома». Кивком головы простившись с Престесом, я отправилась к себе. По пути зашла в мастерскую к Антонио. В последние дни он, находясь на каком-то необычайном подъёме, работал особенно плодотворно. Энтузиазм в такой совершенно неподходящий для творчества момент поражал меня: он напоминал человека, садившего цветы у кратера вулкана.
— Что ты рисуешь, покажи? — попросила я, но он заслонил от меня картину.
— Подожди, не смотри, дай доделаю! — в вырвавшемся из его груди восклицании были неподдельные испуг и волнение. Торопливо накинув на подрамник кусок холщовой материи, он искоса взглянул на меня быстрым виноватым взглядам, начал протирать кисть. Здесь явно что-то нечисто.
— Когда весь этот ужас кончится, мы поедем в Вашингтон, — проговорила я. — Один мой давний американский друг обещал устроить твою выставку.
Отложив кисть, он привлёк меня к себе. Его пальцы, измазанные краской, нежно скользнули по моей щеке.
