В ней, правда, было что-то дьявольское. Она единственная, кто подозревал меня в измене. «Мы здесь не потому, что доверяем вам, — в её взгляде сверху вниз сквозило презрение, — а потому, что у нас нет выбора». С каждым часом эта женщина становилась мне всё более и более ненавистной. Вспоминая арест Элизы Эверт, я мечтала, чтобы на её месте оказалась Ольга: изувеченная, растерзанная, жалкая. Дорого бы дала, чтобы увидеть страх в её глазах. И слёзы… Но есть ли на свете вещи более несовместимые, чем эта тёплая солёная водичка и Ольга Бенарио? Представить её плачущей всё равно, что обнаружить гейзер у кромки арктических льдов.
Она, похоже, ненавидела меня не меньше. Если раньше, погружённая в кипучую деятельность по подготовке революции, как-то сдерживала свои эмоции, то теперь они вырвались из-под контроля изнывающей от безделья хозяйки и разбрелись, как беспризорники, при столкновении с которыми случайный прохожий рисковал нарваться на оскорбление или кулак. Этим прохожим всё чаще оказывалась я: оно и понятно — идейный и классовый враг.
Помнится, однажды мы все вместе пили кофе в гостиной. За столом было непривычно тихо. Недавние драматические события, связанные с разгромом восстания и последовавшими за ним репрессиями, изгнали былую раскрепощённую атмосферу метафизических споров и непринуждённых рассуждений о будущем Бразилии.
Наконец, Ольга, наливая в кофейную чашку сливки, задумчиво проговорила:
— А ведь никто никогда не задумывается, сколько сил вложено в эту маленькую чашечку. Богачи наслаждаются чудесным вкусом и ароматом кофе, но приходило ли им в голову, что это кровь и пот бесправных и угнетённых бразильских тружеников?
— А приходило ли в голову этим богачам, что, наслаждаясь, без преувеличения, чудесным вкусом и ароматом кофе, грех Бога гневить и расшатывать сук, на котором сидишь. Глядишь, не ровен час, и окажется в руках вместо фарфоровой чашки черепок с тюремной баландой, — сказала я.
Три пары глаз уставились на меня со скоростью вскинутых в полной боевой готовности ружей, ещё мгновение — и грянет залп. Интересно, кто выстрелит первым. В глазах Антонио трепетала тревога: ему, вероятно, было стыдно за меня перед товарищами, и он опасался новой каверзы с моей стороны. Престес смотрел просто выжидающе: он напоминал тяжёлобольного, у которого пришедшие его навестить посетители отнимают слишком много сил. При взгляде на Ольгу возникал образ закусившей удила лошади, в бока которой впились шпоры наездника: ещё чуть-чуть и она пустится галопом. Глядя на них обоих, мне пришло в голову, что в этой паре скрипка, конечно же, Престес: превосходный инструмент, отличающийся восхитительным певучим тоном и несравненной красотой, но вот только без смычка от этого замечательного инструмента не много толку, а смычком, вне всякого сомнения, была Ольга.
