Номера Чела в программе распределены идеально. Первая «Ave Maria» Баха-Гуно – сразу после увертюры. Через два инструмента и хор следует «Lagrima». Еще перебивка на инструменты и хор. И в финале вторая «Ave Maria» – Шуберта.
На какое-то время Чел теряет Чарли. Он слишком сосредоточен. Но с первых нот Баховской прелюдии до мажор Чарли возвращается. «Четвертая стена», отгородившая его от всех присутствующих в храме, не спасает от нее. Поглощенный Чарли, будто лавиной, Чел поет, как ему кажется, а капелла – он не слышит оркестра и не видит дирижера. Бурные аплодисменты и сестринское браво не приводят его в чувство, хотя и дают понять, что все в порядке. По-прежнему не видя ничего вокруг, но с Чарли перед глазами, Чел уходит в боковую галерею – место для отдыха солистов. Он садится на молитвенную скамью и утыкается лбом в стену, вплоть до своего номера не меняя положения.
На «Lagrima», сразу за арпеджио, «четвертая стена» падает. Он видит Чарли в дверях. И настоящая слеза скатывается по его щеке. Отец, заметив ее, вздрагивает: невозможно петь по-настоящему плача. Мама судорожно хватает отца за руку, подумав о том же. Сестры, белыми гимназическими воротничками обрамляющие с двух сторон девушку в красном, синхронно зажмуриваются от охватившего их ужаса. И даже «платье» берет паузу в своих размышлениях о ее шансах задержаться в этой семье надолго. Но несколькими мгновениями позже все понимают, что все возможно – их мальчик поет как никогда, как никто до него не пел…
Челу кажется, что Чарли плачет, что между ними нет полного зала, а она совсем рядом – ближе чем на расстоянии вытянутой руки, но чуть дальше губ – что влажный блеск ее глаз заметен каждому, что зрители не разделяют их, а находятся вокруг, что ему хочется быть как можно ближе к Чарли, что он делает шаг навстречу, но тут же в нерешительности отступает, что он не понимает, чего хочет и колеблется, зная лишь, что она здесь, чтобы видеть, чтобы слушать его и никого кроме, что она так рядом, что ему не надо прислушиваться, чтобы услышать частый стук ее сердца – оно будто бы одно на двоих – что они дышат вместе, что в храме, как и в душе человеческой, нет потолка, что дыхание их вбирает в себя всю бескрайность бесконечного неба и что так будет теперь всегда и всюду, пока смерть навсегда не соединит их…
Едва оркестр затихает, храм накрывает овация. Потрясенный отец, аплодируя, кричит жене на ухо:
– У нас ужо, «музчина», заинька! Ты слышала?! Хе-хе! Мужчина!
