В синагоге чадили отгоревшие свечи у места кантора и большие оплывающие поминальные свечи в деревянных ящичках. Проникающие внутрь солнечные лучи сплетались с желто-оранжевым светом электрических ламп. Полосы света слепили глаза и перерезали лица, как ножи. В снопах солнечных лучей суетливо собирающиеся в клубы пылинки, как будто заплутавшие грешные души из чистилища, вошли через окно в погруженную в молитву Судного дня синагогу, чтобы обрести здесь отмену собственного приговора. Жара истекает от тел и от лиц, жемчужины пота блестят на бородах и лбах. Белый пар поднимается от сосуда для омовения рук и словно бы делает выше медные навершия железной ограды бимы. Молящиеся снимают талесы с голов и набрасывают их на плечи, чтобы вытереть пот со лба, шеи и затылка. Некоторые выходят во двор, чтобы немного остудиться, пока удары по столу для чтения Торы не возвестят, что настало время читать «Изкор»[134].
Аскет реб Йоэл тоже ненадолго снял талес с головы, но не отвернулся от стены в восточном углу, где он стоял. Перед его глазами висел туман из света и слез, а в тумане витал маленький бедный домишко в местечке Утян[135]. Там он родился, там учился в хедере и в бейс мидраше[136]. Его отец всю жизнь был смолокуром. Из его глаз всегда смотрела какая-то искрящаяся темнота, напоминающая о дремучем лесе. Жилистые руки отца с искривленными пальцами были похожи на деревья, из которых он вытягивал смолу. Мама ростом напоминала его жену Гинделе. Только Гинделе по натуре была по-детски веселой и малость шумной. Если она хотела чего-то добиться, то могла и прикрикнуть. Мама же была покорной, тяжело работавшей женщиной, прислуживавшей в богатых домах, чтобы помочь мужу содержать их мальчика, чтобы тот мог сидеть в бейс мидраше над томом Геморы.
Когда ему исполнилось пятнадцать, он начал выполнять предписание мудрецов: «Отправляйся в изгнание туда, где место Торы»[137]. Он скитался из одной местечковой ешивы в другую, год — в Лехевичах[138], год — в Кобрине[139], пока не осел надолго в ешиве Слонима[140]. Родителей к этому времени он уже не видел несколько лет. Лишь время от времени отправлял домой письмецо. Он был тогда очень набожен. И чем сильнее скучал по дому, когда ел по очереди в домах обывателей и спал на жестких скамьях в синагоге, тем набожнее становился, тем с большим упорством и постоянством изучал Тору, чтобы найти в ней утешение.
Однажды в канун месяца шват[141] он вместе с миньяном стариков отмечал в Слонимской синагоге малый Судный день
