Фаларика была брошена неутомимым Адметом с высокой груды камней, в которую превратились остатки стены, куда он взобрался, чтобы подбодрить защитников города своим видом и голосом.
Адмет заметил, как шагах в двадцати от него стоит Авар, безвольно опустив руки и глядя испуганными глазами на карфагенянина в добротных офицерских доспехах, который упорно пробивался к нему.
– Что ты делаешь, Авар?! Защищайся!.. – крикнул Адмет ваккею.
Однако ваккей стоял, словно завороженный, ничего не видя и не слыша кругом.
Мысль Адмета лихорадочно заработала:
«Сейчас он погибнет. Ничего не понимаю. Ведь Авар – не трус!..»
Однако Адмет быстро понял, что надо делать. Он вырвал у стоящего рядом воина, который прикрывал его щитом, огромную фаларику, размахнулся и метнул ее в карфагенянина.
«Хороший удар!» – похвалил сам себя Адмет, видя, что бросок достиг цели.
В глазах у Мисдеса стало меркнуть. Ноги подкосились; шум боя стал сливаться в один сплошной затухающий гул, который становился все глуше и глуше, пока Мисдес не провалился в бездонную пропасть беспамятства.
Он уже не видел отступления своей армии, не чувствовал, как чьи-то руки подхватили его, прикрыли двумя круглыми ливийскими щитами и вынесли в безопасное место. Мгла окутала разум Мисдеса. Ему стало все равно…
Мисдес лежал без сознания уже три дня. Личный врач Ганнибала, Этол, постоянно находился в его палатке и делал все что мог. Рана оказалась очень опасной. Мисдес потерял много крови, и его жизнь висела на волоске. Теперь только боги решали его участь.
Тяжелораненый не знал об отступлении карфагенян. Впрочем, это не имело для него сейчас особого значения. Он находился на перепутье между землей и подземным миром, и тот, кто перевозит через реку смерти, уже ждал его на берегу.
Все три дня он блуждал во времени и в пространстве. В его воспаленном мозгу появлялись образы родных, которых сменяли перекошенные лица убитых врагов, причем и те и другие мелькали то посреди африканской раскаленной пустыни, то в холодных горах Северной Испании.
Этол услышал слабый стон – душа стала возвращаться в израненное тело Мисдеса. Он пытался разжать веки, но ему казалось, что кто-то залил их свинцом, который еще не остыл и жег его мозг нестерпимым жаром.
Когда расплывчатый образ склонившегося над ним человека не стал в очередной раз изменяться, а приобрел знакомые черты Этола, Мисдес попытался улыбнуться. Однако улыбка не получилась: мышцы лица не хотели слушаться.
