После того как слизнул ее слезы судьбы посланник — пес Проходимка, словно бы не осталось слез. Да только оттаяла душа, и столько соленой воды внутри накопилось — так и брызнула в глаза, потекла по щекам. От одного небрежного властного жеста прорвало плотину. Как ни кусала кулаки, как ни зажмуривалась, а все полились слезы, по щекам, по подбородку на черный платок, на темное платье. Поплыло, слетело обличье словницы Ханны.
Вот она, травница Агнешка, вся как на ладони. Не вилами — взглядом злым ткни, и истечет сердечной кровью.
Дверь затворила, да толку. Замки слугам не положены — вдруг среди ночи княгиня вызовет к себе? Села, поджав ноги, на кровать, на пестрое лоскутное одеяло. Уткнулась лицом в колени. Шумело в ушах слезное море, накатывало на глаза солеными волнами.
Не услышала за расходившейся внутри стихией Агнешка, как вошел кто-то, постоял у изголовья, погладил незримой рукой по волосам — и растаял. От касания этого стало легче, потянуло в сон.
Агнешка всхлипнула еще разок, но уже без горечи. Хоть и хотела бы ходить в домашних кошках, из блюдца пить, на мягком спать, а выпала судьба лисья — по лесу бегать от крестьян с вилами. Мало ли что пригрели — все кошкой не стала. И раны, что нанесли лисичке добрые люди, а особенно манус Иларий, не исчезнут никогда, уж больно шрамы широки. Не зарастут такие рыжей шерстью.
Всплыло в памяти красивое лицо мануса, синие глаза с озорной искрой, темные волосы. Вспомнилось, как скакали они на верном Вражко прочь от опешивших деревенских. Улыбнулась Агнешка — пусть таким и сохранит память Илария. Пусть сотрется навсегда все другое. Но нет, посмеялась память над просьбами, заботливо сохранила да без зова выложила перед внутренним взором травницы искаженное злобой лицо, окрик: «Что еще притащишь? Может, на палке мне колдовать? На камень прикажешь лечь и завывать, как деревенская баба-ведьмачка?» Вспомнился себялюбивый восторг в глазах мануса, когда потекла через содрогнувшееся от боли тело Агнешки обратно в руки Илария потерянная сила. Торжествовал, властвовал, радовался, ни слез ее не видел, ни просьб не слышал…
Когда чья-то рука коснулась плеча, Агнешка вскинулась, вскочила с постели, вскрикнула: «Не трожь!» Все еще стояло перед ней лицо мануса, горящие жаждой глаза, дурманил пришедший из прошлого запах подвявшего крестоцвета.
Владислав опустил руки, но Агнешка не видела ничего перед собой. Только молотила руками воздух, повторяя: «Не трожь! Не надо! Пусти!» Не заметила она, как сбила с головы черный платок. Волосы рассыпались по плечам.
