Утро липло к окну, словно любопытный прохожий, и солнце, выглядывая из-за железнодорожного моста, пятнами ложилось на старый дощатый пол, матрас, раскиданные вещи, лекарства на столе, кровать и ее лицо. Она проснулась, прикрываясь от слепящего света, и, пошевелив пальцами ног, почувствовала их. С трудом поднявшись, уселась на кровати, покачиваясь в полуобмороке, и ее огромный, вздувшийся живот с вылупившимся пупком, тонкие, согнутые ноги, покрытые шишками, делали ее похожей на огромную бледную лягушку. Не удержавшись, он расхохотался, боже, какая же ты смешная, ну просто царевна-лягушка, честное слово, только стрелы во рту не хватает. Знаешь, обиделась она, ничего смешного, это называется асцит, чтобы слить жидкость из моего живота, мне дважды делали разрез в боку, вот, посмотри, остался шрам, и вставляли трубку, из которой вода выливалась, как из крана, а ты, между прочим, на иван-царевича не тянешь совершенно, особенно в подгузниках. Сколько ей осталось, думал он, глядя на ее огромный живот, такой большой, что в нем запросто уместился бы портфель с деньгами и еще кое-что по мелочи, и как ей прожить оставшееся, как найти смысл, если смысла нет, а есть только боль, паралич, тошнота и асцит, слушай, царевна-лягушка, а какого черта мы делаем в этом городе, спросил он, оглядев комнату, дотянулся до ее тонкой ноги, свесившейся с кровати, и пощекотал пятку, а давай поедем куда глаза глядят, как ты там сказала не своими словами, уж не знаю, чья цитата, об одном мы будем жалеть на смертном одре, что мало любили и мало путешествовали.
Он умылся, оделся, проверил портфель, убедившись на всякий случай, что деньги на месте, и не стал брать с собой никаких вещей, бросив даже бритву и зубную щетку, все это можно было купить везде, были бы деньги. Она оглядела одежду, развешанную на вбитых гвоздях, ведь шкафа в комнате не было, и, остановившись на синем платье по щиколотку, достаточно широком, чтобы спрятать живот, который был больше, чем у некоторых беременных на последнем месяце, с третьей попытки, уцепившись за спинку кровати, встала на ноги. Перебрав свои парики, она нацепила сначала белокурый, по плечи, затем черноволосый, короткий, в конце концов, остановившись на нем, наклеила ресницы, нарисовала брови и на мгновенье, когда солнце, целиком вынырнув из-под железнодорожного моста, осветило ее, залив белым светом, стала снова, как когда-то до болезни, красивой, правда, ненадолго, а потом, уже выбирая помаду, коралловую или бледно-розовую, вдруг вскрикнула, выставив перед собой растопыренную ладонь. Мои ногти, прошептала она, о боже, они слезли, и, схватив ее за руку, он увидел, что на двух ее пальцах и правда нет ногтей, только голая розоватая кожа. Ничего, ничего, обнял он ее осторожно, стараясь не покривить парик, это из-за лекарств, но не волнуйся, ногти отрастут. Это же мне говорили о волосах, ресницах, бровях, груди, шишках на шее и ногах, обещали, что все вернется, станет как было, и даже лучше, но ничего не вернулось, и ногти тоже не вернутся, я это знаю, и ты мне не лги, я же не ребенок. Смутившись, он включил приемник, чтобы найти какую-нибудь музыку, но было три часа дня, и по всем радиостанциям крутили новости: похититель и его несчастная жертва до сих пор не найдены, полиция не дает никаких комментариев, и неизвестно, жива ли всенародная любимица или уже нет, а с родителями актрисы работают психологи.
