В темном и душном смраде эти слова переливаются, сверкают, дразнят, вызывают зависть.
— Погуляют теперь молодчики!
— Да не шибко-то! — умеряет восторги «грач». — Главного разбойничка споймали и в пыточный дом повезли, а тама не разгуляешься. Через него и до дружков-приятелей доберутся.
— А может, и не скажет ничаво.
— Еще как скажет! У Хованского, слышь, новый пыточник объявился из басурман. Наши-то кнутом бьют, на дыбу тянут, огнем жгут, словом, всяко изощряются. А тот, слышь, просто работает: вспорет брюхо и начинает кишки на руку наматывать. Поначалу терпишь, а потом видишь, что мало их в тебе остается, и все выкладываешь — жить-то охота.
— И живут?
— Если по делу что сказал, он все твое добро обратно запихивает, чего ж не жить?
— А вдруг не так запихнет?
— Бывает. Один, слышь, до сей поры через пупок дух пущает, однако живет.
Корчма взрывается гоготом.
— Врешь ты все! — доносятся с другого угла. — Не было никакого обоза, доподлинно знаю. Одни Князевы дружинники, с десяток, не боле.
— А кто ж их порешил?
— Вроде новгородские в отместку.
— Вовсе н-не от Н-н-нова г-города, — нетерпеливо стучит ближняя кружка, — а от К-к-к…
Помогают:
— Казани?
— Крыма?
Бедолага машет головой:
— К-к-казимира. Сто лыцарей — и все в ж-железах.
— Зачем же крулю польскому на княжеских людей идтить?
— П-п-п… — снова стучит кружка.
И снова помогают:
— Попугать, что ли?
— Полон взять?
Наконец справился:
— П-плесните медку, с-скажу.
— Тьфу ты! — плюются мужики и даже обижаются.
— Не, братва, этот разбой без татарвы не обошелся, — вплетается в гам новый голос. — У меня шуряк в Лопасне ям держит, так сказывает, что их недавно в наши места тучей налетело. Татарве же разбой учинить и кровь крестьянскую пролить — что нам водицы испить.
— Это верно, — вздыхают мужики, — недавно опять Коломну пограбили и великий полон взяли. Никак не найдут наши князья управы на басурман.
— Да им-то что? Денежки собрали и откупились, а вся истома нам достается…
На другом конце строения за глухой перегородкой гуляла чистая питейная половина. Близился Михайлов[7]день, когда по заведенному обычаю начинали отходить из Москвы торговые караваны на осеннюю ярмарку в Орду. Накануне собирались здесь купецкие артели для того, чтобы взять непременный посошок в дальнюю дорогу, а заодно и новых товарищей испытать: как пьют да как расплачиваются. Шли в Орду обычно по воде. Москва-река изукрашивалась на несколько дней разноцветьем парусов и неторопливо уносила суда, набитые хлебом, льном, кожей, меховой рухлядью и кузнечными поделками. У Коломны она передавала их своей старшей, коварной сестрице Оке. Та кружила купцов по извивам, ротозеев сажала на мели и топила в стремнинах, а умелых быстро доносила до матушки-Волги. Отсюда, если ее перехватят по пути разбойные ватаги волжских ушкуйников, можно было уж прямиком добраться до Орды. Удачливые поспевали как раз к покрову
