— О-о, ты посмотри, да ведь это опять наш неутомимый, наш трудолюбивый композитор, — приветствует его Мария Магдалена, открывая дверь и соблазнительно улыбаясь. — Он стоит перед ней с пачкой нот под рукой, — А моего мужа, увы, нет дома.
— А, ну тогда я пойду, — говорит он разочарованно.
— Почему? Вы заходите, заходите. Он вот-вот появится. К полднику он никогда не опаздывает.
Подумав, он принимает её приглашение. В гостиной она приглашает его сесть в кресло, а сама устраивается на стуле напротив:
— Ну, господин Моцарт, как продвигается работа?
— Надеюсь скоро закончить, мадам. Но я недоволен тем, что у меня получается.
— О-о, вы чересчур строги к себе. Мой муж говорит, что там есть прекрасные места, особенно в партии сопрано.
— Правда? Это меня радует. — Вольфганг так и расплывается в улыбке. — Когда я писал эту партию, я думал о вас, — выдавливает он из себя.
— Мило с вашей стороны! А если я не буду её исполнять?
— Это меня сильно огорчило бы.
— Вы придаёте такое значение именно моему исполнению?
— Ещё бы! Ничего лучшего я и представить не могу.
Его глаза загораются. А на губах Марии Магдалены снова появляется неуловимая улыбка, которую можно истолковать по-всякому: то ли это лукавство, то ли жеманство. Кокетничает она с ним или просто по-дружески благоволит?
В коридоре звенит колокольчик.
— Мой муж! Как говорится, шутки в сторону — грядут серьёзные дела! — говорит Мария Магдалена и выходит из комнаты, чтобы вернуться с мужем, который в своей грубовато-фамильярной манере приветствует ученика и сразу углубляется в ноты.
Он не слышит того, что говорит ему хозяйка дома, настолько заинтересовался сочинением Вольфганга. И только после того, как она, пожав плечами и подмигнув гостю, переспрашивает, подавать ли кофе, он кивает и говорит:
— Да, через полчаса, — и снова переводит взгляд на нотную рукопись.
Юный композитор стоит перед ним, как экзаменуемый в ожидании оценки, не зная, что его ждёт, радость или огорчение. Он пытается догадаться о результате по выражению лица с виду очень строгого, а на самом деле добродушного наставника, но оно от страницы к странице меняется, и Вольфганг сгорает от нетерпения. Наконец Гайдн встаёт со стула, прохаживается туда-сюда по комнате, заложив руки за спину, потом останавливается перед Вольфгангом:
— На моей памяти ещё никто не шёл к своей цели такими семимильными шагами, как ты. Почти в каждой новой вещи меняешь стиль. Я бы даже сказал — как хамелеон окраску. В твоей последней мессе чувствуется ещё влияние зальцбургской школы, а тут над музыкой витает дух Хассе
