И он попытался расправить плечи сына, спросил:
— Ты чего сутулишься-то, Алёшка? Чаю, всё в молитвах поклоны бьёшь?
Алексей глянул на него как-то жалобно. Пётр заглянул в его карие глаза навыкате и в какой раз поразился их сходству со своими. Но сейчас в этих глазах таился такой животный страх, что Петру стало даже неловко и он отступил от сына. Устало опустился в полураздавленное кресло, указал и Алексею на стул — садись!
И тут Алёшка вдруг рухнул на колени и зарыдал:
— Прости, батюшка, что твой запрет нарушил! По мамке родной соскучился! — И он пополз на коленях к отцу.
Здесь вдруг Петру и пришла в голову та простая мысль, которую он ране и во внимание не брал: а ведь это он отстранил Алёшку от матери. И с девяти лет лишил его материнской ласки и заботы. А ведь он и сейчас ещё зелёный юноша, в феврале токмо семнадцать годков стукнуло! И Пётр с нежданной для себя лаской погладил тёмно-русые волосы сына, вспомнил, как любил он когда-то подкидывать маленького Алёшку. И мягко молвил:
— Встань, Алёша, да слёзы утри! Ты ведь теперь взрослый, офицерский чин имеешь!
Пётр когда-то мечтал, чтобы Алёшка прошёл тот же солдатский путь, что и он, — бил в барабан, стрелял из фузеи, наводил пушку. Но Алексей всё делал с ленцой, из-под палки, больше ходил в церковь, чем на солдатский плац.
«Да ведь он совсем другой, чем я, растёт! — Пётр с отстранённым любопытством посмотрел на сына, вытирающего слёзы платком. — Я не помню, когда и плакал. Хотя через страх великий как раз в семнадцать лет и прошёл, когда бежал из Преображенского в Троицкую лавру в одной ночной рубашке. Но там иное, там стрельцы грозились зарезать, а здесь ведь он меня, родного отца, убоялся! Нет, с ним лаской надо! И делом занять, дабы не ленился!»
Пётр сказал коротко:
— Будет о том, Алёша! Раз съездил в Суздаль, в другой раз не поедешь. Теперь не до того, глянь-ко сюда! — Он показал царевичу на закрывавшую стол военную карту, прочерченную красными стрелами. — Гроза, Алёша, великая гроза над нашей Россией подымается. Швед идёт на наши рубежи яко тёмная туча — и с запада, из Саксонии, и с северо-запада, от Риги, и с севера, из Финляндии! — Карандаш Петра летал по карте, показывая стрелы возможных ударов. — А внутри меж тем неспокойно: на Дону вор Булавин смуту затеял, Запорожье шумит, башкирцы наши городки палят. Может, и правы раскольники: грядёт новая великая смута! Сто лет назад у нас уже было такое — и тоже супротив России швед и поляк вместе пошли
