Не от погоды, а просто — что-то совсем не так. И не так было, похоже, с самого начала, еще с отлета и даже раньше. «Надо было оставаться!» — вдруг понял Петр Иванович. И еще понял, что — поздно.
— Товарищ майор, — спросил он громко. — А как там выборы?
— Выборы? А вот так, понял? — ткнул ему пистолет под нос, больно разбив губу, майор. — Вот тебе, сука, твои выборы.
— Что вы себе позволяете? Как ваша фамилия? — начал было шуметь толстяк, но Петр Иванович дернул его за руку, чтобы не связывался, а сам попытался спрятаться за спинами впереди идущих. Он сглатывал на ходу соленую кровавую слюну и думал безнадежно, что уже все, все, все… Что именно — все, он еще не понимал. Но уже чувствовал. Все. Конец. Темный лес далеко впереди. Колючая проволока на высоких столбах и прожектора аэропорта — сзади.
— Ну, значит, так, дорогие мои москвичи… Теперь, значит, будет так. Вы все разом бежите вон туда, в лесок. И кто добежит, тому повезло, значит. А кто если не добежит, тому, значит, совсем наоборот. Вопросы, жалобы есть? Толстяк попытался что-то говорить, шагнув солидно вперед, но майор молча выстрелил ему в живот. Щелчок выстрела прозвучал, как удар кнутом. Все вздрогнули и как-то подтянулись. И сразу стало очень тихо.
— Еще вопросы и жалобы? — стоя над сипящим и безнадежно ковыряющим землю пятками своих богатых ботинок, спросил майор. — Нет вопросов? Очень хорошо. Тогда — бегом! И почти сразу:
— К бою! Прорыв! Хлестнули очереди автоматов. Сначала над головами, а потом пули засвистели слева и справа. Петр Иванович бежал со всех ног и жалел сам себя, что потерял форму, что не бегал по утрам, а пил водку и пиво вечерами, что уже совсем задыхается… В рюкзак коротко и зло ткнуло, толкнув его вперед. Он сделал еще несколько шагов, ощущая, как впиваются пули в тело. Это было даже не больно, но противно и страшно. А потом он упал и умер. Как и все, кто летел этим рейсом.
— Ночью обещали снег… Привалит, так потом найдут?
— Да, пофиг. Тут волки есть и еще кабаны. Им даже на шум самолетов наплевать. Так что растащат за неделю.
— Все, что ли? Кру-угом! Бегом — марш! Затопали тяжелые ботинки, группа возвращалась в аэропорт.
— А добровольцы могут завтра в Москву, если что. Там дела много, — сказал на бегу майор. — Добровольцев нам задерживать запрещено.
Ну? Есть желающие повоевать?
— Нема дурных, — крикнул кто-то из темноты.
Марина бежала по вечерней сумрачной улице со всех ног, поскальзываясь, оступаясь, снова выправляясь и с ужасом оглядываясь на ходу. Эти, сзади, как будто даже не спешили совсем. Так, лениво, трусцой, перекрикиваясь о чем-то и хохоча на ходу. Им даже уступали дорогу. А вот ей никто не уступал дорогу. И еще она уже успела упасть два раза. Хорошо еще, что была не на каблуках. Это просто повезло ей, выходит. Повезло! Ха! Вот прямо сейчас везет… Она дышала надрывно и тяжело, раскрыв рот. Жгло уже не в горле, а в груди, в самых легких. И ныли зубы от холодного воздуха. А еще болела печень. Справа — это же печень? Она как будто раздулась и теперь не помещалась под ребра. И сердце — совсем никак… Марина неловко переставляла ноги, прижав левую руку к груди, а правой поддерживая печень. Болело все. И наверняка потом будут болеть ноги. А еще ведь и синяки останутся! Черт, о чем ты думаешь, дура? Какое тут тебе — потом? Но и не бежать было нельзя. Эти, страшные, наверное, пьяные или накурившиеся чем-то — они гнали ее все дальше от людных мест.
