— А родители все там…
— А родители — там. Бомбоубежища в старые времена строили под большими домами, да под государственными учреждениями. Вот, под школой, например.
Преподаватель военного дела привел его в порядок, выбил все, что положено по описи, проверял регулярно воздушные насосы, свет от дизелька, запасы солярки… Вот, склады все заставил набить, опираясь на городской штаб ГО. Сюда водили руководителей с предприятий, показывали, «как надо». Когда прозвенел звонок телефона, и тут же повис над городом вой сирен, капитан погнал старшеклассников за мелкими — и скорее вниз, в подвал. По телефону сказали, что это не учеба. Да он и сам ждал этого. Всю жизнь, выходит, ждал… Дождался. Биолог стал врачом. Директор школы никем не стал. Просто не успел. Он приказал закрыть двери, а сам побежал по этажам проверять, не остался ли кто. Ну, и не постучался больше в двери. А остальные учителя были почти бесполезны. Они ели, как взрослые, а толку было — чуть. Ну что взять с пожилой математички? Пусть хоть с детьми занимается, отвлекает. Вон, к экзаменам готовит старших. Устно готовит. Литераторы тут нужнее. Они детям стихи и сказки наизусть читают. Ободряют, как могут. А дети все равно плачут. И ничего с этим не поделать. Бетонный подвал. Сырость, холод, духота и теснота. Вонь отовсюду.
Самое противное — от себя.
— И как ты рассчитываешь?
— А никак. Постучат снаружи — откроем.
— А если не постучат? Капитан вздохнул. Потрогал ногу, сморщился — болит.
— Ну, а не постучат, значит, не откроем.
— Ты ногу-то все же береги. Резать тут — условий нет.
— Да ладно… Таблеток хоть дай. Пойду детям поулыбаюсь. Скажу, что скоро постучат. Или не скоро. Мол, пока разберут развалины, пока до нас доедут. В общем, обнадежу…
— Потом ляжешь — ногу кверху. Чтобы хоть отек спал немного.
— Если вот так, без солнца, без всего, но хоть с таблетками…
Долго болеть буду?
— Полгода, если без резких ухудшений…
— Полгода мы не высидим. Да и хрен с ней, с ногой. Вот только болит — противно.
К вечеру потеплело. Небо затянуло низко висящими тучами. Лениво сыпался сухой снежок, сдуваемый ветром с бетона.
— Я тебя ненавижу! — упрямо повторил мальчишка, отворачивая чумазое лицо в сторону.
— За что же это? Может быть, я тебя бил в детстве? Издевался над тобой, унижал всяко, а ты запомнил и возненавидел? Не кормил и не поил, не одевал, как франта из богатеньких? Не покупал дорогие и никому не нужные игрушки? За что же ты ненавидишь меня? У них было время. Он так чувствовал, что время было, поэтому можно было обсудить личные вопросы, прийти к какому-то знаменателю.
