Спать хотелось всегда и в любое время. А тут такая лафа — можно пораньше улечься! И до утра, до завтрака, на который все равно пришлось подниматься. А потом, сразу после завтрака, его снова погнали в санчасть. Уж больно вонючая оказалась мазь. Никакими портянками не перебивалась. Капитан был на месте, задумчиво листая журнал приема. Ему было скучно, поэтому он даже обрадовался пациенту.
— Ну, показывай, что у тебя. О-о-о… Н-да… Нога еще сильнее распухла за ночь. И температуру термометр показал пусть не страшно большую, но все же крепко повышенную.
— Володь, — позвал капитан. — Это твои дела?
— Так точно!
— Ну, так, стирай эту фигню. Это не то, что ты думаешь. Это не рана и не гангрена, чудак. Бери марлю, бери растворы — отмывай мне пациента. А ты, болявый, занимай вон ту койку. Спать хочешь, небось?
Да не молчи, чудо. А то я не знаю. Вот и выспишьсязаодно. А ногу мы тебе полечим, полечим… Мы пришьем тебе новую ножку… Ха-ха! И целую неделю Валерка отсиживался в санчасти. И тревогу для всей части с выездом в поля смотрел из окна. И комиссию видел. И комбат его не тронул, когда зашел — потому что больной. И кормились больные тут же, в санчасти, никуда не выходя. Са-на-то-рий. Да еще и лечение — как в санатории. Все лечение составило регулярное облучение ультрафиолетом — не переборщи, а то облезешь! — после чего медбрат Володька, оказавшийся нормальным пацаном, даже книжки таскал из библиотеки, рисовал йодом сетку на опухоли. И все! Сон. Еда. Сон. Книги. Ультрафиолет. Йодная сетка. Шахматы. Сон. Вот где — настоящее «теплое местечко»!
Летом тут было гораздо лучше. Ну и пусть жара, пусть портянки иногда не успевали просыхать.
Зато не надо навьючивать на себя много всего. И не холодно. Холод страшнее. Холод, мороз и ветер. А еще, когда жарко, сержантам тоже лениво гонять свои отделения.
Они тоже все норовят куда-то в сторону, и чтобы никого не было видно. То вот придумали нам день уборки техпарка и потом общую стирку хэбешек… Ну, что там убирать? Подключили пожарные рукава к гидрантам и под напором смыли всю пыль и отмыли асфальт дочерна. Стал он, будто вчера положили. А потом прямо на асфальте разложили, что с себя сняли, намыливали коричневым хозяйственным мылом, жамкали, давили, били об асфальт под струей воды, смывали, еще раз смывали, выжимали, кидали на капот ближайшей машины. К вечеру все были в чисто выстиранном, а сами к тому же неплохо загорели на летнем сибирском солнце. …И даже если кросс задумает кто из старших по званию, то обязательно до подъема, с раннего утра, по холодку, чтобы не перегрелся никто и не свалился. После ужина у всех было личное время. Кто писал письма, кто подшивался, задумываясь надолго над каждым уколом иглой. Дембеля и сержанты, распустив ремни и расстегнувшись до пупа, лежали на койках, слушая проигрыватель, на котором крутилась пластинка Софии Ротару. Проигрыватель и пачку пластинок купили еще зимой, вскладчину, проведя работу среди личного состава. По весне ушли те, кто был инициатором, а проигрыватель остался как память (еще через полгода проигрыватель геройски погиб, когда комбат, разъяренный поведением дембелей, решивших послушать музычку с открытыми окнами в тот момент, когда он устроил общее построение, ворвался, кидал табуретками вдоль прохода, а потом просто подхватил аппаратуру, выдернул с мясом шнуры и выкинул с четвертого этажа на улицу). По проходу прогрохотали сапоги. Кто-то из чумазых водил в промасленной форме, специально надеваемой при работе в гараже, склонился к койке, на которой развалились поперек сержанты, раскинув ноги по вымытому и блестящему свежим лаком полу. Еще минута на переглядывание и тихое обсуждение.
