Невозможно было представить себе, что у Цицерона был только час, чтобы собраться с мыслями. Он представил закон как атаку на Помпея, который не мог участвовать в выборах в комиссию in absentia[17], и как попытку восстановления монархии, когда будущих царей хотят замаскировать под членов комиссии. Он свободно цитировал закон:
— Десять членов комиссии будут иметь возможность размещать колонистов в любых городах и районах по своему усмотрению и передавать им земли по своему выбору. — В его устах этот грубый текст звучал как призыв к тирании. — А что потом? Какие поселения появятся в этих местах? Как все это будет работать? Рулл говорит: «В этих местах будут созданы колонии». Но где именно? И какие люди будут там жить? Ты что думаешь, Рулл, мы отдадим тебе в руки — и в руки тех, кто придумал всю эту схему, — тут он указал на Цезаря и Красса, — всю Италию беззащитной, чтобы вы могли укрепить ее военными гарнизонами, оккупировать ее своими колониями и управлять ею, скованной по рукам и ногам?
Послышались крики «нет!», «ни за что!», которые раздавались со стороны патрициев. Цицерон вытянул руку и отвел от нее глаза в классическом жесте отрицания.
— Я буду постоянно и безжалостно бороться с подобными проявлениями. И я не позволю, пока я консул, чтобы люди претворили в жизнь планы против Республики, которые они давно вынашивают. Я решил, что проведу свой консульский год в той единственной манере, которая позволит мне сохранить достоинство и свободу. Я никогда не использую свое нынешнее положение для того, чтобы получить какую-нибудь личную выгоду в виде провинций, почестей или каких-либо других преимуществ, которые не будут одобрены народом Рима.
Он замолчал, чтобы усилить впечатление от этих слов. Я писал, наклонив голову, но, услышав такое, быстро взглянул на него. «Я никогда не попытаюсь получить провинцию в свое распоряжение». Он действительно это сказал? Я не мог поверить, что не ослышался. Когда до них дошел смысл этих слов, сенаторы стали перешептываться.
— Да, — сказал Цицерон. — Ваш консул, сегодня, первого января, в переполненном Сенате объявляет о том, что, если Республика останется неизменной и если не возникнет какой-то непреодолимой причины, он никогда не станет губернатором провинции.
Я посмотрел через проход туда, где сидел Квинт. У него был вид человека, проглотившего осу. Македония — это олицетворение богатства и роскоши, избавления от необходимости до конца жизни выступать в судах — исчезла, как сон.
