I. Кожа лица у нее была серая, губы — густо-бордовые. Одеваться сама она не любила и требовала, чтобы ее одевали другие.
— Штанишки, — говорила она дочери, — надень на меня штанишки, — и раздвигала свои полные ноги шестидесятипятилетней женщины.
— Комбинашку, — говорила она и, подняв вверх руки, зажмурившись, ждала, пока на нее натянут голубую комбинацию.
— Пусинька моя! Как мамочку свою любит, — говорила она и, поймав за плечо не успевшую увернуться дочь, впивалась ей в шею бордовым поцелуем.
— Ну, не буду, не буду! — обижалась она.
— Нет, честное слово, не буду, — пугалась она.
— Ты ведь мамочку любишь. Ну скажи, что любишь, — плакала она. И если дочь не успевала вовремя среагировать, то она жаловалась на нее своему мертвому мужу:
— Ты видишь, нет, ты видишь, как твоя дочь обращается со мной! Даже приласкаться не дает.
И тогда мертвый входил в комнату и молча смотрел на дочь.
II. Солнечный зайчик дрожал в медном тазу и отбрасывал радужные блики на ее наклонившееся над тазом лицо. А мертвый муж смеялся и лил ей на голову солнечную воду из голубого пластмассового кувшина. И она притворно сердилась, говорила, что вода горячая, и встряхивала своими длинными густыми волосами. И тогда веселые капельки выбегали из ее волос и, расправив прозрачные крылышки, с тихим стрекотом разлетались в разные стороны сада. И муж с удовольствием включался в игру, делал испуганное лицо и сердито отбивался от стрекочущих капелек, норовящих усесться ему прямо на лицо. А вокруг щелкал, свистел и истекал солнцем сад. Она еще раз сильно встряхнула головой и метнула лукавый взгляд на мужа. Но мертвый на этот раз рассердился по-настоящему и голосом дочери начал ей выговаривать. «Ну что ты делаешь? — говорил он. — Ты мне опять весь халат забрызгала. Ну, все, давай вытираться». И выключил душ. Сад вдруг перестал быть зеленым, большим и шелестящим и стал белым, тесным и кафельным. Но ей хотелось еще немножко побыть в саду, и она пустилась на хитрость.
— Но ты ведь мне еще ножки не вымыла, — возразила она мужу.
Но муж уже окончательно превратился в дочь и с красным полотенцем в растопыренных руках подступал к ванне.
— Оп-ля! — Полотенце ловко накинули на ее мокрую, коротко остриженную голову и начали сильно тереть ее, ворча, что лужа, натекшая на пол, конечно же, опять просочится к нижним соседям. Потом на нее стали натягивать ночную рубашку. Но поскольку она была обижена на дочь, то решила не поднимать руки вверх и не помогать ей. Тем не менее рубашку все-таки натянули на ее распаренное полное тело, потом ухитрились надеть на нее халат и повели на кухню пить чай.
