«Ну что, Сергевна, скоро бабушкой будешь?» — «Да вы что ж это, Настасья Ивановна, такое говорите?» — «Да ты что, слепая, что ль? Губы-то у ней как распухли! И пятнышки на лице. Да ладно, ладно, мое-то какое дело. Не моя печаль чужих детей качать». — «Олеся, детка, тебя опять вчера тошнило? Как же так? Нет, рыба была свежая. Ну не расстраивайся, не надо. Заявление в ЗАГС подать нужно. Как — не может? Почему?» — «Он говорит, что это ввергнет его в новый круг перевоплощений. Что он тогда упадет в свое низшее «я». Что надо быть выше земного брака». — «Как же так, детка? Может, в деканат на него написать? Ну не расстраивайся, бог с ним, с твоим Костиком. И без него ребеночка вырастим». — «Нет! От меня пахнет». — «Чем пахнет?» — «Воняет. От меня воняет. Я грязная! Грязная! Грязная!» — «Успокойся, успокойся, что ты?» — «Не подходите ко мне, Анна Сергеевна, не подходите! Я воняю!» — «Господи Иисусе, да что с тобой? Куда же ты? Олеся, вернись!» Дверь хлопает, хлопает, хлопает. Ушла. Бросила ее. Все бросили. Никто не навещает. Никому не нужна.
...Ребенок плачет... Кто принес сюда ребенка? Может, Олеся? Нет, Олесе еще рано родить. Да и вряд ли она решила родить, аборт, наверно, сделала. Да она и не знает, что я в больнице. Мама... Откуда опять мама взялась? Стоит, улыбается... «Что, Анна Сергеевна, все в куклы играешь?» Нет-нет, ребенок настоящий... Плачет. Громко. Маленький... Надо спасать ребенка, а то мама его отнимет. Осторожней, осторожней, бочком из палаты. Нет, сперва халат надеть, в халате мама ее не узнает. А что, если это все-таки Олесин малыш? А вдруг там Костик? Он ведь убьет ребенка. Убийцы! Они все убийцы! Они преодолели свой пол и теперь убивают. Господи, как больно! Как светло! Как ярко сверкает река! Говорят, теперь многие рожают в воду. А что, если попробовать? Может, и у нее получится? Сейчас, сейчас. Вот так, на четвереньки встать. Больно. Это схватки, наверно, начались. Она же ничего в этом не понимает. Она же никогда не рожала. Снова схватки. Кувшинки. Желтые кувшинки. «Плывите сюда, Анечка». Шмели летают. Снова схватки. Не бойся, Олеся, рожать — это не страшно. Только очень больно. Держись, девочка! И без твоего Костика воспитаем ребеночка. Чудовищная опоясывающая боль. Девочка не выдержит. Малышка моя, доченька, Олеся! Стрекозы, много стрекоз, тапочки шуршат по коридору, сотни, нет, тысяча тапочек. Визг. Вой. Топот. Неужели это я кричу? Больно! Больно! Больно! Нет, нет, сейчас полегчает. Я читала, что полегчает. Просто таз слишком узкий. Сейчас-сейчас, еще одно усилие. Кости расходятся, это тазовые кости расходятся. Так в книжке написано. Вот разойдутся, и все будет в порядке. И тогда Гриша на ней женится. «Плывите, Анечка, плывите, это не страшно». Сейчас, сейчас. Встревоженные лица наклоняются к ней, молодые, в белых колпачках. Чего они боятся? Схватка? Освобождение. Легкость в теле. Пустота. Неподвижность. Мрак. «Отмучилась». Кто сказал «отмучилась»? Наверно, эти, в белых колпачках. Закрывают ей глаза. Тело медленно холодеет. Отмучилась. Родила.
