— Буду, — твердо сказал Мишель. — С рассветом в путь и отправлюсь.
— Ну и смельчак же вы, мессир! — вздохнул цыган. — Желаете песню напоследок?
— Спой! — отозвался король и велел подать цыгану еще кружку вина.
Прекрасной, как богиня,
Милейшей герцогине
Достался трубадур.
Ее сразил амур.
Но ей в любви признаться?
Уж проще распрощаться.
Велит ей это гордость.
И благородный долг!
Она проявит твердость -
То гордости залог.
«Адьо, мадам! Бонжур!» -
Промолвил трубадур.
Да только герцогиня
Несчастна и поныне.
Допев песенку, цыган отправился спать. Время, и в самом деле, было позднее. Но едва вошел в свою комнатенку, покуда в ней никого не было, выражение задумчивости на его лице сменилось серьезностью и обеспокоенностью. Перекинув дульцимер на ремне через плечо, он отворил окошко и прошмыгнул на улицу, а оттуда в конюшню. И, стащив королевского коня, даже не подозревая о том, что конь — королевский, помчался туда, где на горизонте чернели горы. И казалось ему, что конь под ним быстрее ветра.
Горы, защищавшие Трезмон с севера полукругом, стояли стеной, которую нельзя было обойти. Только местные крестьяне да дикие лесные звери знали тропы, по которым можно было миновать крутые отвесные скалы, что влекли за собой одну лишь погибель. Остальные же путники шли обычно через Ястребиную гору, сразу за которой с юга начинались густые леса.
Там, на Ястребиной горе, и затерялась старая башня, заброшенная столетия назад безымянным рыцарем и ветшавшая год от года. И в этой башне находили свое пристанище те, кому некуда было податься. Крепко сложенная из серого камня от этой самой горы, она когда-то была частью замка, от которого остался один только донжон, заросший мхами.
И все-таки в этом диком месте все еще теплилась жизнь. Она лилась звуками струн и веселой песней из окон башни. Хохотом и грубыми голосами, раздававшимися на горе. Она пахла костром и жареным мясом. И на вкус была как доброе трезмонское вино.
Именно туда, в это логово, устремился цыган Шаню, несколько лет тому назад связавший свою жизнь с разбойниками. Еще совсем желторотым мальчишкой он приехал в Трезмон со своим табором. Но табор отправился дальше, а Шаню остался, найдя куда более увлекательное занятие — занимала его в ту пору дочь лавочника из Жуайеза. Обретаясь там некоторое время, Шаню мечтал поступить в услужение к герцогу, но тот не пустил грязного цыганского приблуду и на порог. Помыкавшись некоторое время, Шаню решил искать свою судьбу в крестовом походе. Но тому препятствием стало, собственно, то, что Шаню оказался неисправимым язычником. Повздыхав некоторое время на горемычную судьбу, он решил догнать свой табор, который, как он знал, отправился куда-то на север. Кинулся цыган следом, да на Ястребиной горе у него попытались… отнять коня! Но чтобы цыган добровольно коня отдал — не бывает такого. Тут-то и угодил к разбойникам, очень понравившись их предводителю, злобному бывшему монаху, утратившему веру после оскопления (потому что незачем деревенских девок портить!). Так и остался Шаню при разбойниках, не особенно помышляя о другой жизни. Покуда ветер дует в эту сторону. Подует в другую — и Шаню, будто тот лист, найдет себе иную дорогу.
