Что же касается масштабных наших различий с сегодняшним германским народом, то, пройдя разный исторический путь, мы переживаем сегодня разные процессы: мы после депортации и распыления 60 лет пытаемся собраться вместе (центростремительный процесс), они год за годом выбрасывают в другие страны 60–80 тысяч своих активных умов и рук (центробежный процесс).
У нас разные цели: для нас главное — возрождение и развитие нашего народа; для них — "европеизация", то есть растворение в ходе бурной экономической экспансии.
Мы как личности, как народ сформировались в разных общественных системах: мы считаем интересы народа, общества, страны выше своих личных интересов (и готовы ими жертвовать ради общих интересов); наши партнеры во главу угла ставят интересы и права личности.
Мы говорим на разных языках: мы на языке боли и надежд, они на языке своих правил и трезвого расчета.
Мы все еще наивно полагаем, что деньги не должны править в политике; они же привыкли деньгами делать политику ("кто платит, тот заказывает и музыку"; мы не против, если заказывают для себя, но если для нас — у нас ведь может и не быть эйфории от не той музыки и не тех исполнителей).
Мы в нашей проблеме хотим быть и являемся субъектами политики, они же нас воспринимают только как объект их проектной помощи. Поэтому мы не только говорим на разных языках, мы вдобавок часто говорим и действуем и в разных сферах. Отсюда в нашем "сотрудничестве" у нас, особенно в последнее время, и разные проблемы: для нас главное — продвигаться к политическому решению нашего вопроса, для них — обеспечить даже в российском беспорядке безупречность своей финансовой отчетности.
Отсюда многие недоразумения могут быть сняты, если о политических вопросах говорить с политиками, а о практических — с исполнителями. Пример с ФНКА — самая наглядная иллюстрация: ФНКА ждет от практиков политических подходов, а практики от фактически политической структуры требуют проектных результатов.
У нас и отношение к демократии разное: мы еще верим в то, что в демократии как в чужой религии может быть немало хорошего, но не исключаем, что может быть и что-то еще лучше нее; они уже знают, что это такое, и тем не менее обреченно убеждены, что она — конечный вывод мудрости земной. Поэтому мы для них как туземцы, а они в собственных глазах миссионеры этой когда-то и для них чужой религии.
Наши различия уже не раз приводили, и приведут еще, к разногласиям. Если мы не научимся признавать, что другой — это еще не значит плохой, не значит хуже: и мы, и они сформированы нашей жизнью так, чтобы максимально соответствовать требованиям именно своей жизни.
