Хорошо хоть, что не разрушили дороги, по которым ездили нацисты, не запретили национальные блюда, которые они ели, не запретили все слова немецкого языка, которыми они пользовались, а только часть их… Тоталитарные идеологии — большевизм, нацизм или маоизм, обладают одной общей чертой: их действия в конце концов вызывают, в нарушение третьего закона Ньютона, не равное, а превосходящее противодействие, причем часто превосходящее и по своей интеллектуальной ограниченности.
"Здесь был Вася" — нередко красуется надпись на стенах здания, памятника или в вагонах поезда, и сразу видно, кто здесь был. Надпись стараются стереть или закрасить. На всей послевоенной Германии стояла надпись: "Здесь был фашизм". Но вместо того, чтобы стереть эту надпись, старались стереть все, на чем, чем и кем она была или могла вообще быть написана, даже в будущем. Но фашизм использовал и возвеличил до мании все самое ценное, что есть у народа, что составляет его суть; он объединил под собой все: "Один народ — одно государство — один фюрер!"; он привил народу не только чувство национального превосходства, но и чувство национального эгоизма, чувство национальной безответственности и безнаказанности: блиц-победы способствовали этому как нельзя лучше. В общем, все немецкое — лучше всего, превыше всего, сильнее всего.
Покончить с фашизмом сейчас и навсегда означало при такой установке покончить практически со всем национальным, т. е. немецким, унизив его до степени вины. Потому что как в России после войны все немецкое означало фашистское и враждебное, так и в Германии для оккупационных властей национальное практически означало нацистское
И если учесть, что при всякой новой власти, тем более оккупационной, в нее выдвигаются не выразители интересов народа, а как правило те, кто готов сотрудничать с кем угодно и когда угодно, те, у кого атрофировано вообще чувство национального и кто готов это национальное всячески дискредитировать, подавлять и уничтожать и может это делать с особым умением, т. к. знает, о чем идет речь, — то представить себе тогдашний процесс "денацификации" нетрудно. Фактически он стал процессом "денациолизации" — и в смысле разрушения нации, и в смысле разрушения всего национального, в смысле дискредитации всего немецкого. То, что даже сегодня немцы Германии стараются называть себя не немцами, а "европейцами" — следствие, по которому ясно предстают и причины, и процессы. Мало кто осмелится сегодня сказать в Германии: "Я горжусь тем, что я немец!" — это воспринимается как вопиющая недоработка того процесса "денацификации".
