Улыбаясь этой мысли, он чуть крутанул руль вправо, и машина плавно вошла по часовой стрелке в поворот шоссе. «Шеви» слушался на славу.
Солнце спустилось ниже. Без пяти шесть, решил он, самое большее — шесть ровно.
У заброшенных рельсов четверо работяг суетились в душной красноватой тени, монтируя платформу и пусковые установки для вечернего фейерверка. Одеты они были в одинаковые штаны цвета хаки, рабочие рубахи, кепки с козырьками и коричневые ботинки. Лица у них были темные и чумазые.
— Хотите послушать про «Серебряную звезду», которую я едва не получил? — прошептал Норман Боукер, но никто из работяг не поднял головы.
Позднее фейерверки расцветят небо красками. Озеро заискрится красными, голубыми и зелеными отсветами, и отдыхающие станут восхищенно охать и ахать.
— Ну, понимаешь, дождь неделю кряду не переставал, — произнес бы он. — Жидкая грязь повсюду, и от нее никуда не деться.
Он бы на секунду замолчал.
Потом он рассказал бы про ночь, когда они стали лагерем на поле у Сонг Тра Бонг. На дурном болотистом поле у реки. Рядом была деревушка, в каких-то пятидесяти метрах вниз по реке. И тут же десяток узкоглазых старух выбежали и начали кричать. Безумная вышла сцена, сказал бы он. Старухи стояли под дождем, мокрые до нитки, и верещали, дескать, это плохое место. Номер десять[32], говорили они. Дурная земля. Худое место для хороших воинов. Под конец старшему лейтенанту Джимми Кроссу пришлось достать пистолет и выстрелить пару раз в воздух, чтобы их отогнать. Но к тому времени почти совсем стемнело. Поэтому его люди разметили периметр, пожрали, забрались под плащ-палатки и постарались уснуть.
Дождь лил все сильней. И к полуночи поле превратилось в настоящий суп.
— Самый что ни на есть пузырящийся суп, — сказал он. — Как канализация или еще что. Густой и вязкий. Невозможно было спать. Невозможно было даже прилечь, потому что тебя начинало засасывать в этот суп. Липкий суп. Чувствуешь, как мерзкая жижа забирается тебе в ботинки, потом в штаны.
Тут Норман Боукер прищурился бы на низкое солнце. Он бы сделал так, чтобы голос у него звучал сухо, без тени жалости к себе.
— Но самым худшим, — сказал бы он тихонько, — был запах. Там пахло рекой, запах как от дохлой рыбы, но было и кое-что еще. Наконец, кто-то сообразил что к чему. Сообразил, что это было. Это было поле дерьма. Деревенский туалет. Канализации ведь у крестьян не было, верно? Поэтому они устроили отхожее место в поле. Я про то, что мы стали лагерем в долбаном сортире. На поле из дерьма.
