– Мама, мама.
Этот голос – как инверсионный след в моем беспокойном сне. Наверное, она уронила бутылочку, ее одеяльце соскользнуло. Я бреду в ее комнату, неся успокаивающий сосуд с молоком. Я укрываю ее шелковистым одеялом, склоняюсь над кроваткой, целую ее и шепчу слова любви. Я возвращаюсь в постель, не открывая глаз. Мне не нужен свет: я слишком хорошо знаю дорогу.
– Мама!
Этот голос вонзается в меня, даже если я уже уехала из лучшего в городе детского сада, где все воспитатели – доктора наук, щеголяющие дипломами о доброте, комнаты раскрашены в яркие цвета, дети разные, а классы – маленькие, и образовательный процесс развивает, но не утомляет. Но мое нутро плачет, когда я выхожу из этого кадиллака заботы, как будто я бросила ее одну в вонючей хибаре.
Моя машина взбрыкивает на дороге, желая вернуться и спасти ребенка из тюрьмы. Из офиса я звоню в детский сад, ожидая услышать на фоне дочкины пронзительные крики.
– Джессика перестала плакать, как только вы ушли, – убеждает меня воспитательница.
Слово «мама» в словаре объясняется как «родитель женского пола». Но мои дети вкладывают в него гораздо больше смысла. Саре четыре года, и она плачет:
– Мыыы-ааааааам!
Я знаю, что она неправильно застегнула рубашку, не справилась с молнией.
Семилетняя Джессика нетерпеливо и обиженно вскрикивает:
– Ма-хам.
Она не может найти парный носок, и ей почему-то кажется, что в этом виновата я.
Тон Джессики меняется с возрастом. Она учится произносить это слово мило, нараспев: не поглажу ли я ей желтое платьице? Уже опаздывая в школу, тринадцатилетняя Сара резко бросает это слово голосом Сары Бернар:
– Мам!
Это расшифровывается как: «Мне срочно нужна новая одежда, поверить не могу, что хожу в этих обносках».
Теперь Джессика сама едет на машине в школу. И все же она «мамкает», если не может найти чистую вещь. «Мама» теперь означает: «Можно мне, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, взять твою шелковую блузку?»
– Мама?
Джессика выросла и редко стала приходить ко мне в комнату по утрам. И все же в ее голосе я слышу нотки уязвимости.
– Помочь тебе напечатать доклад? – спрашиваю я, живо выбираясь из постели ей на помощь, как делала всегда.
Она кивает, сжимая в руках стопку книг по истории. И вдруг начинает рыдать:
– Мне разонравился Джон. – Ее слова трудно разобрать среди всхлипов. – Он сердится на меня, и я не знаю почему, и он со мной не разговаривает, и…
Я обнимаю ее, веду на кухню. Я завариваю чай, вручаю ей коробку салфеток и жду, что она все мне расскажет. Мне хочется защитить своих детей от бед, которые несут в себе отношения. И в то же время я знаю, что она становится сильнее, изучая мальчишек, которые приходят в ее жизнь.
