Что же говорилось в этой записке, изменившей судьбу стольких людей?
Покидая канцелярию, председатель РОВСа написал:
«У меня сегодня в 12.30 свидание с ген. Скоблиным на углу улиц Жасмен и Раффе. Он должен отвезти меня на свидание с германским офицером, военным атташе в Балканских странах Штроманом и с Вернером, чиновником здешнего германского посольства.
Оба хорошо говорят по-русски. Свидание устраивается по инициативе Скоблина. Возможно, что это ловушка, а потому на всякий случай оставляю эту записку.
22 сентября 1937 года.
Ген. — лейт. Миллер».
Можно только предположить, что этому предшествовало и какой именно разговор состоялся у Николая Владимировича, когда в один из предшествующих сентябрьских дней он зашел в кабинет Миллера в Русском общевоинском союзе.
— Хочу вам рассказать, Евгений Карлович, — вероятно, так начал беседу Скоблин, — что несколько раз вел полезные беседы с представителями германской разведки.
Миллер отложил в сторону бумаги и, скорее всего, спросил:
— Где вы с ними встречались? Вы понимаете, почему я беспокоюсь: французы могут обидеться и разозлиться, если узнают о наших контактах с немцами…
— Разумеется, Евгений Карлович, все встречи проходили не в Париже, — наверняка заверил его Скоблин. — В Озуар-ла-Феррьер гости почти каждый день, поэтому еще одно новое лицо там никого не удивит.
Он не преувеличивал. Плевицкая и Скоблин слыли хлебосольными хозяевами, к ним постоянно приезжали гости.
— И как вы оцениваете человека из Берлина, Николай Владимирович?
— Он показался мне серьезным партнером. — Скоблин, надо полагать, высказывался осторожно. — Он из абвера, военной разведки, и говорит, что заинтересован в сотрудничестве. Но…
— Что «но»? — Миллер должен был заинтересоваться.
— Он желает иметь дело только с вами. Я для него слишком мелкая фигура.
— Ну что вы, Николай Владимирович. Вы видный деятель РОВСа.
— Уверяю вас, Евгений Карлович, они в Берлине знают только вас и только с вами хотят говорить.
И Миллер, можно понять из последующего, не стал возражать.
— Я готов выполнить свой долг и встретиться с ними. Но как это удобнее сделать, учитывая мое положение и ревность французов?
— У меня есть подходящее место на примете, — должен был предложить Скоблин.
Вполне вероятно, что разговор двух генералов сложился как-то иначе. Нам никогда не узнать, какие именно аргументы использовал Скоблин, но его слова оказались весомыми для Евгения Карловича. Встречу назначили на 22 сентября.
