— Зачем тебе это? — Володька показал на книгу.
— Пойду в медицинский…
— А химфак?
— Ты газеты читаешь? Чудеса — дезертиры, эти гады, которые воевать не хотели, амнистированы, а… — он замолчал.
— Ну, знаешь, многих же зазря посадили под горячую руку: и от эшелонов отставших, и случайно от части отбившихся, ну и прочих, — заметил Володька.
— Тех — понятно. Но ведь и настоящих дезертиров амнистировали, — Сергей взял Володьку под руку. — Пойдем посидим где-нибудь… Так вот, Володька, не будет мне на химический хода, понимаешь, там все сложнее. Ну а с медициной полегче. Тебе ясно все?
Володька кивнул.
— Попробуем сделать что-нибудь настоящее на этом поприще, — он улыбнулся и сжал Володькин локоть.
Они прошлись до бульварного кольца и присели в скверике.
— Ты не находишь, что в этой войне было… ну, нечто трагическое? — начал Сергей.
— Ты говоришь о тех пяти-шести миллионах наших потерь?
— И о них, конечно. Но не о пяти-шести, их было гораздо больше, Володька.
— Думаешь?
— Предполагаю… — он вытащил папиросы, закурил. — Мда… странный мы народ — русские… Все для будущего, — повторил Сергей то, о чем часто твердил в сорок втором, и задумался.
— Война — всегда трагедия, Сергей, — сказал Володька.
— Разумеется, — согласился тот, не сразу, видимо, отключившись от своих мыслей.
— Лейтенант… — вдруг услышал Володька знакомый голос и, подняв глаза, увидел того типа, которого ударил около «деревяшки». — Опохмелиться дай, — без просительных ноток сказал тот.
Он стоял перед Володькой в каких-то рваных брюках — «сменке», обутый в галоши, обвязанные веревками, чтобы не сваливались, с бледным, землистым лицом, на котором блуждала ухмылка.
— Это что за явление? — вскинул голову Сергей. — А ну марш!
— Погоди, — остановил его Володька.
— Дай тридцатку, червонец у меня есть. Как раз на стопку получится, — повторил тот.
— Хорошо, дам. Если скажешь, где я тобой командовал. На каком фронте, в каком месте, в какой части?
— Ух ты, сколько вопросов. А если не скажу?
— Не дам, — отрезал Володька.
— А ты, лейтенант, не вспомнил разве меня?
— Нет.
— Ладно, скажу… Готовь монету.
Володька вынул из кармана тридцатку и держал ее, красненькую, в руке.
— Дивизию я не упомнил, а вот про место, где гнал ты нас на убой, скажу…
— Говори! — нетерпеливо кинул Володька.
— Скажу… — и поглядел на Володьку угрюмо, с угрозой. — В сорок втором это было…
Володька вздрогнул, и тот, заметив это, злобно усмехнулся. — …на Калининском…
— Не тяни, гад! — не выдержал Володька.
