В больничном дворе прохладно, стоят телеги с соломой, у забора помахивают хвостами лошади, жуют овес.
— Надоела мне эта больница! — говорит Соломон и полной грудью вдыхает свежий утренний воздух.
Произнося эти слова, он приоткрывает рот с дырой на месте выбитых зубов. Странно видеть таким красавца Соломона. Как выяснилось, этот удар Боброва был особенно болезненным: два зуба принес Соломон на алтарь любви к Клаве. Но не страшно — в столице доктора вставят ему новые зубы, причем не стальные, а золотые. Говорят, что в Америке самые знатные люди специально выбивают себе зубы, чтобы вставить золотые протезы — для красоты.
Вениамин подсаживает Соломона на телегу, и Павлик пускается в путь. Сестра милосердия машет рукой им вслед — машет долго и с чувством, так что из-под платочка выбиваются ее красивые волосы. Но что в ней есть такого особенного, кроме красивых волос? Женщина среднего роста, лет сорока пяти, с круглым лицом и серо-голубыми глазами. Но, как видно, Соломон не может справиться со своей тягой к женщинам, даже когда им сорок пять. Такая это штука, любовь: все равно ей — двадцать пять или сорок пять, у нее свои счеты…
Медленно крутятся колеса, неугомонная Тамарочка сыплет словами, а вот Соломон что-то молчит. Проходит женщина с корзиной. Проезжает велосипед, на его багажнике закреплен зеленый рюкзак, у велосипедиста потное лицо и пыльные сапоги. А вот и парикмахерская, где работает Берман; в окно смотрит широкое длинноносое женское лицо. Обычные люди, обычные вещи, повседневная жизнь.
Повозка въезжает в Садовый переулок. Вениамин помогает Соломону слезть с телеги и, поддерживая друга под локоть, сопровождает его в дом. Однако, едва переступив порог, Соломон высвобождает руку. Ему не хочется, чтобы мать видела его страдания. Что бы ни случилось, он всегда остается любящим сыном и не хочет беспокоить маму. Превозмогая боль и стараясь не хромать, он подходит к Песе. Но старая Песя все равно всплескивает руками, глядя на обмотанную бинтами голову своего легкомысленного сына. Нет, не обманешь материнского сердца!
— Ой, Шлоймеле! — вскрикивает Песя, обнимая Соломона, и в голосе ее слышатся слезы.
— Не о чем плакать, мама! Подумаешь, царапина на макушке!
Соломон пренебрежительно машет рукой. Разве это настоящие раны? Ерунда, а не раны.
— Не лучше ли тебе прилечь, Шлоймеле? — спрашивает Песя. — Иди приляг, а я подам тебе завтрак.
Но Шлоймеле и слышать не хочет о кровати — надоела ему кровать еще в больнице. Вот завтрак — другое дело. От завтрака не отказываются.
