— Как ты с ним только живешь, Вера? — снисходительно улыбнулся Алексей Николаевич, забирая с плиты чайник.
— Больной он… — вздохнула Вера. — Два ранения, контузия…
— Все воевали… Вся страна жила, понимаешь, в едином порыве… — Он прошел мимо, зашаркал тапочками по коридору.
— Ты воевал, сука… — тихо сказал Виктор Иванович, — в Алма-Ате… яблоки обколачивал…
— Витя, если сейчас тесто замесить? К обеду пирог сварганить можно… на поминках всех накормим…
— Давай. Моя-то еще спит, что ли?
— Да не выходила… Ох, господи, живешь-живешь, а потом — хвать, и нет тебя. Хорошо, у нее дети все на войне погибли… с мужем доживала… Много денег моему дал?
— Четвертной… Поминки все же… — Виктор Иванович ушел с кухни.
…А Робка сидел в кинотеатре и смотрел «Леди Гамильтон». Зал затаил дыхание. Робка хмурился, глядя на Вивьен Ли и Лоуренса Оливье. И ему вдруг стало невыносимо тоскливо. Отчаяние, казалось, сдавило горло. Он вскочил, ринулся к выходу, наступая на чьи-то ноги, спотыкаясь о чьи-то колени. Его ругали вполголоса, толкали в спину…
…Собрав в душе остатки мужества, Робка пришел к Гаврошу домой. Жил Гаврош с матерью в деревянном двухэтажном бараке в Маратовском переулке. Занимали они две большие захламленные комнаты. Робка позвонил, и дверь открыла мать Гавроша Антонина Степановна, женщина лет сорока, неопрятно одетая, с опухшим, испитым лицом. В углу рта прикушена папироса, отчего она щурилась, разглядывая Робку:
— Хо, Робертино! Заходи, гостем будешь…
— Гаврош дома?
— Дома… — Она зашаркала стоптанными тапочками по коридору, и Робка поплелся за ней. Прошли несколько дверей, и наконец Антонина Степановна открыла нужную, вошла первой, за ней вошел Робка.
— Гаврош, корешок к тебе.
За столом сидели Милка и еще одна девица, густо накрашенная. И рядом с ними — Гаврош и Валька Черт. И еще какой-то рыжий парень, здоровенный, с руками, как поленья, с мясистым лицом, но удивительно сохранившим детское выражение. Может, оттого, что оно было сплошь конопатое и нос был несоразмерно маленький, пуговкой. Сидел еще взрослый дядя в белой рубашке с аляповатым галстуком — на голубом фоне красовалась обнаженная негритянка. Этого Робка однажды видел в скверике. Гаврош называл его Денисом Петровичем.
Было накурено, на столе громоздились пустые бутылки, тарелки с недоеденной закуской, вскрытые банки со шпротами и сайрой в масле.
— Ты глянь-ка, явился — не запылился! — пьяновато протянул Гаврош. — Ну, наглый какой, гад… Ты глянь, Денис Петрович.
