Григорий тоже посмотрел вниз.
– Да, превосходное поле боя, Командир. Завидую вашей удаче, – сказал он. – А где же ахиллесова пята?
Джустиниани снова пососал нижнюю губу.
– Снаружи. Они принесут ее с собой. Хотя нет, – фыркнул он. – Нельзя принести с собой пятку, верно? Но можно принести отравленную стрелу и выстрелить в плоть героя.
– Вы говорите об орудии, Командир, правда? – уточнил прямолинейный Энцо.
– Да. О пушке. Если доклады наших лазутчиков верны, мир еще не видывал такой пушки. Выкована дьяволами, чтобы плеваться огнем прямиком из ада.
Джустиниани наклонился в сторону и сплюнул сам по ветру; жирный плевок разбрызгался по каменной стене у них за спинами.
– У Мурада было несколько пушек, но это мальчишеские пращи в сравнении с тем, что, по слухам, везет его сын. Если он поставит ее там и будет стрелять по стенам, куда-нибудь между этой башней и воротами Святого Романа, снова и снова, день за днем, и наших усилий починить их за ночь окажется недостаточно… – Он покачал головой. – Тогда пролом будет становиться все шире и шире, а фанатики, которых он бросит туда умирать во имя него и Аллаха – а их у турок много, – будут идти и идти… – Откашлялся и снова сплюнул. – И рано или поздно даже лучшего поля боя во всем христианском мире будет мало.
– И что тогда, Командир? – Мальчишкой Григорий мечтал о сражении на этих стенах, как сражался его отец. – Молитвы?
– Конечно. Мы молимся о чуде. Господь располагает, как всегда.
Джустиниани поднял медальон Сан-Пьетро, который носил на шее, и горячо поцеловал.
– Но пока Его воля не открыта, мы укрепляем стены, точим клинки, ставим лучших людей там, где они нужнее всего, и да, мы молимся – не о молниях с небес, нет, а о чем-то намного проще. – Он указал рукой за долину. – Мы молимся, чтобы силы Запада, от Папы до императора Рима, от епископов до баронов, осознали, что, если они не остановят турок на этих стенах, им придется останавливать их на своих. Мы молимся, чтобы мы смогли удержать эти старые камни достаточно долго, чтобы от осознания они перешли к действию и отправили нам на помощь армию или флот. И это, – закончил генуэзец, перекрестившись, – будет вполне достаточным чудом для меня.
Энцо последовал примеру Командира и тоже перекрестился. Захваченный минутой, Григорий поступил так же. Но на него слишком сильно повлияло возвращение в родной город: в противоположность католикам, стоящим рядом, он крестился тремя пальцами, а не пятерней, и справа налево. Все заметили эту разницу. В некотором смысле даже Амир, поклоняющийся Аллаху, тревожил меньше.
