– Не волнуйся, детка. Она скоро вернется.
Женщина посмотрела в окно на чистое, ярко-синее, как голубиное яйцо, небо. На улице было тихо, необычно для такого хорошего дня и оживленного пути к гавани. Но София знала, где сейчас большинство людей и где была бы она – если б не запрет Феона. На стенах, глядя на то, что еще принесла весна ее любимому городу. В ожидании звуков, в которых нет ни капли смеха.
* * *
Смеющийся голубь полетел на северо-запад. Он искал открытое место среди каменных стен людей, не ворковал, но призывал в полете сородичей. У Влахернского дворца его взгляд привлекла аллея иудиных деревьев в полном цвету. Он спустился, выбрал себе ветку и снова рассмеялся.
Феон взглянул вверх, но не смог разглядеть среди буйства розовых цветков источник звука, чем бы он ни был, который насмехался над ним. Однако хохот был уместен. Он сопровождал Феона на короткой дорожке перед укреплениями, высмеивал его неудачи.
Неудачи, выраженные доспехами, которые ему пришлось надеть, оружием, которое он носил. Его подлинные умения – дипломатия, интриги, манипуляции – отложили в сторону. Сейчас были призваны те умения, которые ему плохо давались. Он был каваллариос, рыцарем на имперской службе из благородного семейства Ласкарей. Тот факт, что последний башибузук из турецкой армии мог сорвать с него отцовский меч и зарубить его им же, ничего не значил. Его должны видеть размахивающим мечом рядом с императором.
Отцовский меч! Тяжеленное чудище, совсем непохожее на изящный ятаган, который мог поднять даже Феон, – ими пользовались многие горожане. Но приходится нести – как древнюю верность – старые мечи. Сейчас меч свисал с пояса и размеренно и неприятно звякал о наголенник.
Феон остановился перевести дух, оттянул с горла латный воротник. Несмотря на все шитье и подкладки, которыми занималась София, доспехи – особенно куполообразный шлем – натирали. Его брат обожал такие штуки; он первым помчался бы по лестнице, готовый сражаться. И где он? Феон не видел его с той ночной встречи, три месяца назад. Может, Григорий стоит в отчаянно тонкой шеренге людей, расставленных по городским стенам? Или же он один из двух-трех человек на башне, следящих за морем? Или он уже ускользнул? Скорее всего. В конце концов, он все еще изгнанник…
Феон желал, чтобы он тоже мог ускользнуть. Исчезнуть в тот же миг, когда исчезла его последняя надежда, что Константин примет его ненавязчиво – поскольку нельзя допустить, чтобы его застигли за отстаиванием этой линии – поданный совет и согласится на условия сдачи, предложенные Мехмедом. Город был бы спасен от разграбления, женщины – от насилия, дети – от рабства, а сам Феон мог бы сопроводить Константина в уютную ссылку в Морею. Или остаться и посмотреть, какие услуги он может оказать своим новым хозяевам. А вместо этого… что ж, с самого начала надежды было немного. Константин так гордился своей фамилией Палеолог, своим титулом… И испытывал такую нехватку воображения, что был не в силах прислушаться к тонкостям или принять хорошее предложение. Он был просто грубым солдатом, абсолютно без воображения, лишенным истинных качеств государя. Люди вроде него возглавляли неуклонное разрушение всей мощи Византии. А сейчас, не имея мозгов сделать что-то другое, он возглавил ее неизбежное падение.
