— Не стану, конечно, тебя уверять, — ответила она тихо, — но все-таки, по-моему, тут что-то есть…
— Перестань, пожалуйста, это уже из области фантазии.
— Может быть, и так. — Она опять задумалась, потом продолжала: — Шукла совсем еще ребенок. Мнение зятя для нее важнее всего на свете. Что хорошо для него, то нравится и ей, что не по нутру ему, от того и она открещивается. Я уж не раз говорила ей: что же ты будешь делать, когда выйдешь замуж? Как станешь жить без своего обожаемого зятя? — Она попыталась рассмеяться, но ей это не удалось. Таить свои чувства под фальшивой маской она не умела, это было противно всей ее натуре.
Весь тот день, когда мы провожали Харбанса, моросил мелкий дождь. Перед тем как отправиться на вокзал, Харбанс увел меня в какой-то бар, — он сказал, что хочет на прощанье угостить меня виски. Играл джаз, мы же сидели совсем близко к эстраде и потому плохо слышали друг друга… В молчании выпили мы по одной, затем по другой порции виски. Харбанс сказал:
— Вот видишь, как легко можно принять самое важное решение!
Мне послышалось, будто он сказал: «…каким смелым бывает человек». Я спросил:
— В чем смелым?
— Сегодня я уезжаю, — продолжал он. — Может быть, навсегда. И как легко было это решить!
— Ты в самом деле так полагаешь?
— Абсолютно легко, — повторил он. — Пока я не сказал себе твердо: «еду», в душе был сплошной хаос. Теперь все стало на свое место.
— Если это в самом деле так, я очень рад.
— Ты рад? — переспросил он. — Да, я знал, что ты будешь радоваться.
Мне показалось, что я неточно уловил смысл его слов.
— О чем ты? — спросил я.
— О твоей радости, — повторил он. — Я знал, что ты будешь радоваться.
— Чему? — допытывался я сквозь грохот оркестра.
— Моему отъезду! Чему же еще? — Допив последний глоток, он резко отодвинул стакан и поднялся с места. — Ну что ж, идем!..
Истинный смысл сказанного Харбансом дошел до меня лишь в ту минуту, когда мы вышли на улицу и сели в такси. Вино обычно придавало мне бодрости, но тут вдруг я почувствовал в душе, да, пожалуй, и во всем геле, свинцовую тяжесть. Так, значит… Значит, то, о чем думала Нилима, было правдой? Значит, Харбанса мучила ревность не только к Бхаргаву, но даже ко мне? Он терзался ревностью ко всякому человеку, нарочно или случайно оказавшемуся хоть в малейшей близости к Шукле!
— Но почему ты решил, что я радуюсь твоему отъезду? — сказал я, взяв Харбанса за руку. Он не должен был уезжать с мыслью, что я виноват перед ним. — Как ты мог подумать об этом?
