Мне вспомнились слова, сказанные однажды Сурджитом: «По-моему, эта девушка помешана на своем зяте. Он для нее идеал. Полюби он завтра голубей, она их дома разводить начнет!»
— Но люди много говорят об этом, — возразил я Нилиме. — Все считают, что Шукла и Бхаргав скоро поженятся.
— Да, я знаю, — согласилась она. — Что ж, может быть. Если, конечно, позволит Харбанс! А пока что при нем и слова нельзя сказать о Бхаргаве, весь так и вспыхивает, будто спичку к нему поднесли.
Впрочем, скоро и среди завсегдатаев кафе прошел слух, что женитьба Шуклы и Бхаргава расстраивается. Не знаю почему, но известие это большинством было встречено одобрительно, тотчас же люди принялись гадать, кто же станет новым кандидатом в женихи Шукле.
— Ну, так кто же, по-твоему, займет место Бхаргава? — спросил меня однажды Бхадрасен.
— Кто может это знать? — рассердился я. — И вообще, какое нам с тобой до этого дело?
— Но я слышал, что Бхаргава выставили как раз из-за тебя.
— Из-за меня?!
— Ну, если не из-за тебя, так, значит, из-за Шивамохана. Мы же видим, теперь она к вам обоим неравнодушна.
— Очень может быть, — с улыбкой ответил я. — Ну что ж, меня ты уже спросил, остается поговорить с Шивамоханом.
— А хороша девчонка!
— О чем речь!
— Счастливчик будет тот, за кого она выйдет.
— Что и говорить.
— Ты шутишь?
— Вовсе нет. С чего ты взял?
— Так. Мы все хотим одного — пусть выходит за кого ей вздумается, только бы по-прежнему приходила в кафе и оставалась такой же красоткой.
Я рассмеялся и сказал:
— А тебе от этого что за корысть?
— Мне, конечно, никакой корысти, — охотно согласился он. — Я говорю об этом просто так, абстрактно, понимаешь?..
Невесел был и Шивамохан, хотя у того были иные поводы для печали. Картины его распродавались не слишком бойко, и потому ради хлеба насущного он вел в какой-то художественной школе уроки рисования. Но и тут он поссорился с директором и хотел теперь бросить работу, хотя другого способа зарабатывать деньги на хлеб и краски пока не предвиделось. Правда, возле Хошиярпура был небольшой участок земли, доставшийся художнику по наследству, и теперь он стоял перед нелегким выбором — или насовсем уехать в деревню, или продать землю, а мать, сестер и братьев увезти с собой в Дели.
— Я боюсь, — признался он мне однажды, — что если возьму их к себе в Дели, то по горло завязну в домашних делах и заботах, но ты ведь понимаешь, что́ это для меня значит… А уж если я решусь взять на себя такую обузу, тогда отчего бы не сделать следующий шаг и не привести в дом жену? Нет, как ни крути, песенка моя спета!
