— Да он всем здоров?
— Всем, всем, в. б.! слава Те, Господи!
Мужик перекрестился.
— Ну, может быть, он неправильно на очередь поставлен?
— Как не по правилу? — По правилу: пожалиться ни на кого нельзя! Только смирен шибко… Какой он воин!
— Ну, так расскажи же мне, как у тебя потеряха случилась; а о сыне не хлопочи, чтобы хуже чего не было.
— Ты думаешь, самого не залобанили[58] бы?
— Нет, не то: а зачем взятки даешь?
— Да ведь не я один даю, в. б!.. Все дают.
— Да зачем даете?
— А как не давать? Люди говорят, что лекарье-то это выстарывает… только дай!
— Пусть так. Только ты дело-то рассказывай.
— Вишь ты, в. б. Тебе-то что? А мне-то каково… все про свое горе рассказывать? Колькой раз я рассказываю, а помочи ни с которой стороны нет… Как бы знал я это ране, в. б., так отпел бы молебну Матушке Пресвятой Богородице, благословил бы парня, сказал бы ему: «Иди, служи Царю верой и правдой; да как воевать будешь, — не обидь крещеных… помни отца и матерь». Вот бы что я сделал, в. б! А тут? Легче бы мне было живому в могилу легчи; лучше бы мне в каторгу угодить… там бы сердце не болело так! Коли есть у тебя дети, в. б., так пожалей ты меня бедного! Нельзя ли как выстарать?
Мужик низко мне поклонился; на глазах его выступили тугие слезы.
— Выстарать сына я не берусь. Да ведь сам ты знаешь, что солдатам ныне житье хорошее; и домой скоро выходят: так что тебе горевать.
— Так-то так, в. б., — да парень-от он у меня смиреный: обижать станут!
— Эх, ты! Да ныне ведь только смирных в солдаты-то и берут; так кто его обижать будет?.. Ныне солдат не бьют… Лучше я постараюсь как-нибудь деньги тебе воротить!
— А дородно бы было, как бы ты мне хоть это-то сделал.
— Так расскажи же все дело с краю, — без этого не видать тебе ни парня, ни, может быть, денег.
— Так все тебе с краю рассказывать? — спросил меня бедняк сквозь слезы.
— Да.
— А известно: сперва некрутчина[59] вышла, потом парню жеребий выпал, а тут уж известно что!
Мужик задумался.
— А что же, однако?
— А тут известно; люди говорят, надо лекаря ублаготворить. А чем сняться? Вот я и продал Климу пеструху-то… продешевил; да пудов десятка с два муки — землемеру. Тут денег-то у меня и трудно накопилось: двадцать три целковые с собой взял, как сюды поехал!.. Старшина Петр Игнатьевич отпустил: «Ничего, говорит: ты, Микан, верный человек: только наведывайся, как я в город с некрутами буду: сына, говорит, ты мне там приставь». — «Ладно, говорю я, Петр Игнатьевич, приставлю!» Ну, поехал я. Как ехали мы по крестьянству, так все люди — хрестьяне, ровно, как и у нас: где Господь приведет пристать, — и сами поедим, и лошадь покормим. Только под городом насилу сенца серку выпросили; говорит: сами покупаем. Вот и в город приехали. Федька говорит: «Куды приворачивать?.. Хоромы, говорит, все баские, большущие: на начальника бы на какого не навернуть!» — «Так что! я говорю: вороти в избу, какая похуже». — Вот приворотили. Я вошел в избу; помолился. Вижу — хозяйка блины печет.
