— Расскажи же теперь, как было все дело, по порядку! — сказал я ему.
— Пусть сперва оне расскажут, — отвечал он, разумея под словами «они» Паточку с матерью.
Делать нечего: я позвал Паточку, и прежде всего обратился к ней с убеждением, чтобы она говорила сущую правду, так как при том обороте дела, какой оно приняло, всякое запирательство повлечет усиление меры взыскания. Паточка, рисуясь перед посторонними свидетельницами, сказала:
— Точно так-с! Я теперь сама вижу, что вертеться нечего. Я ведь и раньше все рассказала бы, только все как-то-с… Исправник Егор Иванович поначалу очень напугал-с: говорят, за этакое дело, т. е. что человека пополам перерезали, и трех смертей мало… так, хоть и не я его резала, а все страшно… на меня бы не подумали!
— Ну, так как же дело было?
— Значить, вот как было дело-с, — начала она, играя босой ножкой со скинутым с нее арестантским котом. — После того, как покойничек избил меня… А избил он меня жестоко… и теперь еще по всему телу желтые пятна от синяков остаются… Не угодно ли, в. в., освидетельствовать меня?
Отклонив такое предложение, я попросил ее продолжать.
— После этого, я уж вам сказывала, я уложила его спать… Так он противен мне показался! Как уснул он, я и выхожу, а в сенях повстречался мне этот Иванов-с. Вот-с я и говорю ему: «Терентий Иванович! Скоро ли избавит меня Царица Небесная от этого мучителя»? А он говорит: «Хочешь, я избавлю?» Я говорю: «Ради Бога, избавьте!» А того я не понимаю, что он хочет делать, и еще сказала: «Я сама вам сослужу чем-нибудь за это…»
При последних словах Паточка не могла не улыбнуться, хотя и старалась казаться расстроенною.
— Только он вошел в заднюю горницу, т. е. где спал покойничек. Я не знаю, что он там делал. Вот он выходит и говорит мне: «Иди, убирай!» Я вхожу и вижу: муж убит. Что делать? Сам Терентий Иванович в переднюю горницу к гостям ушел, а я осталась одна. Прийти к ним и сказать — беда! Боюсь: думаю, на меня скажут. Было у нас в печке горячей воды; я потихоньку взяла, да и захватила кровь-то: в щель в подполье спустила. А из него все сочится. Вот вижу, Яков Алексеевич… старший то есть, и Илья Ильич ушли, а Терентий Иванович на печь лег спать-с… Я рассказала все маменьке. «Не объявить ли»? говорю. «Что ты, в уме ли? говорит: этакое дело объявлять! И нас-то с тобой в каторгу сошлют». Так я и сдалась на эти слова. Вот стали мы Терентия Ивановича будить; насилу растолкали.
— Пьян, что ли, он был?
