Не знаю, откуда вдруг во мне явилась храбрость — совсем как с собаками прошлым вечером. Я повернулась и посмотрела ей прямо в глаза.
— Была. Теперь она либо ваша, либо моя, либо общая. Я довольно неплохо готовлю — во всяком случае, так мне говорили. Может быть, вам тут понадобится помощь. Наверное, в вашем возрасте нелегко тащить на себе такое хозяйство.
Я видела ее зубы — точь-в-точь как у ее собак.
— Я отлично с этим справлялась сорок лет, с тех самых пор, как муж привез меня сюда.
Я с трудом сдержалась, чтобы не сострить в ответ, но снова постаралась быть дружелюбной.
— А откуда вы?
Миссис Фоли села, выпрямив спину и выпятив подбородок:
— Я из Оклахомы, родилась в Биг Хилл Осейдж, в племени важажи. Когда-то мой народ владел территорией, на которой теперь помещаются три штата. Лошадей у нас было больше, чем у любого другого племени.
Я была удивлена: Джордж никогда не говорил, что он индеец.
— Во мне тоже течет немного индейской крови, — кивнула я. — Моя прапрабабушка была из индейцев чироки, из Восточного Теннесси, но я родилась уже после ее смерти и никогда ее не знала. А каким был отец Джорджа?
— Дурак он был, — хмуро отвечала миссис Фоли. — Белый, и из рода дураков. Наобещал с три короба, и все наврал. Нужно было за своего выходить.
Склонившись, она продолжила есть. Было видно, что разговаривать ей больше не хочется. При свете дня вид у нее был не менее устрашающий, чем накануне ночью. Кожа — словно высушенная шкура, изборожденная глубокими морщинами, особенно на лбу, будто бы с ее лица не сходило хмурое выражение; от крыльев носа к уголкам рта спускались глубокие борозды. Тонкие волосы заколоты в пучок на затылке. Я попыталась представить ее в молодости. Джордж и Бесси явно пошли в отца — должно быть, он был очень привлекательным мужчиной. Наверное, и миссис Фоли была когда-то симпатичной, иначе вряд ли она зацепила бы его.
Однако больше всего меня поразили ее руки — красивые руки. Пусть от работы они огрубели и покрылись мозолями, но пальцы были длинными, сужающимися к концу, совсем как у женщины, игравшей на фортепиано в нашей церкви.
В животе у меня заурчало от голода. Я поискала в буфете и нашла кукурузную крупу и маленькую кастрюльку; на столике стояло ведро с водой. Огонь в печи пылал, поэтому я налила воды в кастрюльку и замешала крупу. Когда каша занялась, я налила себе чашку кофе из стоявшего на плите кофейника и отхлебнула. Кофе был таким крепким, что я поморщилась. Немного разбавив его водой, я спросила:
