Тихий берег Лебяжьего, или Приключения загольного бека | страница 34

Был праздник, какой, не знаю, но был, потому что на лоцмановской церкви бумкали колокола; бабушка вышла в кухню в двухэтажном лиловом платье и с лиловой наколкой на голове. Мы привели Ваньку и ютились у входной двери. Анна-прачка плакала на лавочке у кухонного стола, Ванька стоял на середине кухни. Мы пока вели Ваньку, хорошо его разглядели. Он был такой же, как и раньше, только страшно подлиннели ноги и голова еще стриженее, чем всегда.

Правда, и нас стригли перед летом «под ноль», а Мишка одно лето ходил с бритой наголо головой, потому что где-то «схватил лишай». Один Юрка не давался стричься и носил пробор, по утрам, конечно.

На Ваньке была суконная рубашка, от грязи непонятного цвета и без трех пуговиц на середине, так что был виден голый живот. Серые в полоску брюки были ему совсем не по росту, свисали через веревочку на поясе почти до колен и прикрывали босые, покрытые цыпками ступни. Веснушек у Ваньки еще прибавилось, на щеках они сливались прямо в коричневые пятна. Только у глаз их не было совсем и казалось, что у него розовые очки. И все-таки это был наш Ванька, с которым мы играли с самого детства.

Бабушка оглядела Ваньку с ног до головы несколько раз и сказала строгим голосом:

— Ну, стрекулист, явился! Вспомнил о матери родной. Жить-то научился хоть мало-мала? А?

Ванька молчал, почесывая ноги одна о другую. Бабушка повернулась к Анне:

— Не реви, не реви, дура. Какой-никакой — сын пришел, и ладно. Гляди только, чтобы больше баловства не было. Второй раз не прощу. Уж как ты хочешь. Ведите его в баню, вымойте как следует быть, хоть с песком. Что на нем, сожгите, и рубаху, и порты, и гашник не забудьте, там, поди, жителев, жителев… Зина! Поищи в детской в большом шкафу, там всякое есть. Хорошего только не дайте. Идите. Да постой, Анна. Гляди, чтобы его не видно и не слышно, чтобы из дома никуда до самого Иван-Купала. Слышишь?

Анна-прачка заплакала еще громче. Бабушка досадливо махнула рукой. Тетя Зина повела Ваньку. И мы за ним.

Делать было особенно нечего. Мы сидели на подоконнике у открытого окна детской. Вдруг Юрка спросил:

— Серый! Ты видел Нинкиных бабочек?

Я ответил, что видел, и сразу вспомнил в комнате Нины угол за шкафом и столик, где была ее коллекция. Страшно интересная. На стенках ящики со стеклами, как картины, и там бабочки, бабочки, тысяча, наверно, даже больше. На столике морилка — стеклянная банка с крышкой, где усыпляют бабочек, правилка — две дощечки рядом и между ними щелка, черный ящичек с длинными тонкоголовыми булавками для накалывания. На стенке, вроде оглавления, Нинкиным аккуратным почерком выписаны по порядку все названия бабочек: аврора, адмирал, аполлон, апорея, аргус… Смешные названия, есть даже эфиоп. Бабочки под стеклом красивые, нарядные. Мне нравились павлиний глаз, махаон и, конечно, мертвая голова. Она ночная, бражник, большая, толстая, и сверху нарисован настоящий череп и похоже скрещенные кости. Очень красивая мертвая голова. Нинка расстроилась, когда у мертвой головы мухи или черви отъели кусок брюшка, потому что брюшко страшно толстое и не сразу засохло.