— И правда, каждый день одно и то же, хоть бы раз учудил что-то нетипичное, вот взял бы и пошел с нами на шашлык! Или ты вегетарианец? Так мы идейных вегетарианцев уважаем. Пожарим тебе соевых стейков! — Ее брови взметнулись, и Санчес смутился.
— Да я бы охотно, Лей, но я — человек подневольный, реализатор, не то что вы — богема! Да еще и в воскресенье, когда самый выторг! Нет, как-нибудь в другой раз. А что празднуете? Или просто весенний пикник?
— А у Сервантеса на неделе был день рождения, так решили перенести на выходной, вот сегодня еще немного денег наколядовали — можно гульнуть! — ответил Зингер, закидывая на плечи видавший виды рюкзак.
Сам Сервантес, высокий, худощавый парень с длинными русыми волосами, перехваченными на лбу льняной полоской, и со старой гитарой за спиной, как-то безразлично пожал плечами, будто его это вовсе не касалось.
— Оба-на! — выкрикнул Санчес и забегал глазами по своему товару. — Сервант, поздравляю! Что ж ты молчал? Сколько тебе шарахнуло? На, держи на счастье, чтоб деньги водились! — Санчес посадил себе на ладонь небольшую керамическую жабку с монетой во рту и протянул ее имениннику.
— Спасибо! — произнес задумчивый Сервантес, взял жабку, посмотрел на нее внимательно и спросил: — Как думаешь, если ее целовать каждый день утром и вечером, станет девицей-красавицей, моей суженой?
Гайка и Зингер прыснули со смеху, а Лей посмотрела на него, будто знала больше других, и промолчала.
— Вряд ли, — ответил Санчес, — по условиям игры жаба для начала должна быть живой.
— Бееее! — изобразила отвращение Гайка.
— А как знать, кто из них живой, а кто нет? — все еще глядя на статуэтку, спросил, ни к кому конкретно не обращаясь, Сервантес.
— Так! Хватит уже меланхолию разводить! Пойдемте, еще мяса надо купить на завтра, спустимся на рынок, там под вечер можно дешевле взять, что не продано, — энергично скомандовал Зингер, махнул рукой Санчесу и направился вниз по улице.
* * *
Леся Стоцкая, она же студентка-художница Лей, возвращаясь домой, знала, что, скорее всего, отца она застанет, а мама, как обычно, на работе. Хотя так было не всегда. Последние лет восемь-десять. Да, именно после третьего класса ее забрали от бабушка из Умани, и они зажили, как и должно быть, семьей — мама, папа и она — единственная их дочка. А перед этим родители проведывали ее на праздники, привозили гостинцев, какую-то одежду, иногда забирали в Киев, но тогдашнее их жилье было тесным и каким-то серым, а мама с папой уставшими и озабоченными делами. Денег лишних не было, очень уж хорошего настроения тоже. Отец был добрым, но каким-то тихим и второстепенным в семье, а мама, хоть и не демонстрировала этого, была и ее двигателем, и рулем, и горючим. Еще будучи маленькой, Леся ощущала за мамой молчаливую волю идти вперед, как и ощущала, что отец готов был следовать за женой. Хорошо это было или плохо, но уж как-то было.
