Наконец пришло время отъезда. Как тут не заволноваться! Во-первых, он покидает Хамадеру. К тому же мы впервые без конвоя за пределами лагеря. Можем делать все, что захочется, и никто нам этого не запретит.
Вы не представляете эту толпу! Идем, кричим, бурно жестикулируем. Уж по этой части у нас точно нет конкурентов. Даже когда мы торгуемся, то делаем это руками.
Вряд ли на родине кто-то позволит так заполонить улицу, а значит, это в последний раз. Редкая минута. Надо так ею насытиться, чтобы потом было что вспомнить.
Вот еще одно отличие японцев. Они любят преувеличить. Цветок у них — Цветок, животное — Животное. Мы, кстати, им подыграли. На вопрос: «Куда направляетесь?» — отвечали: «Провожаем Человека». Они сразу нас поняли. По обе стороны фронта таких солдат — по пальцам пересчитать.
Что мой друг? Думаете, улыбался довольно? Как бы не так. Мы его несем, а он приговаривает: «Эх, шельмы, шельмы.» — «Это ты о ком? — спрашиваю я. — Если о нас, то пожалуйста. А вдруг об императорской чете? Это же будет скандал».
Наконец прислушиваюсь — не бурчит. Смирился. Пусть сидеть на скрещенных руках нескромно, но идти пешком тоже не хочется. Да и не так просто от нас отделаться. Уж очень крепко мы его держим.
Входим в вагон, а там — такое! Повсюду цветы. Я посмотрел на Иосифа: куда подевались его ухмылка и «эйн давар»? Да и про «шельмы» не слышно. Потом гляжу — плачет! Прямо размазывает слезы по лицу.
Мы отвлекаем его громко и невпопад. Почему в такие минуты на языке всегда оказывается не то? Сейчас я бы точно нашел слова. «Как неожиданно все повернулось, — вот что следовало сказать. — Выходит, плен — не самое худшее место».
Ничего этого я не произнес. Что поделаешь — соображаю медленно. Иногда мне нужны не минуты и часы, а годы и десятилетия. Половину из того, о чем написано на этих страницах, я понял только сейчас.
Может, дело в том, кому сколько отмерено? Если дожил до моих лет, то размышляешь долго. Тот, кому сужден короткий век, реагирует на десятую реплику. Ты еще не подумал, а он уже знает ответ.
Мой друг предложил встретиться в Петербурге. Ты не против? Эйн давар. Ах, как здорово он это сказал! Будто отбил мяч. Ударил раз, а потом еще.
Дополнение 1961 года. Написано на оборотной стороне листа
