Отец не разговаривал с матерью. В мою сторону он даже не смотрел. Только слонялся по двору, ходил из угла в угол в хате. И курил. Курил непрерывно, не вынимая трубку изо рта. И, как мне казалось, он все время двигал челюстями, будто что-то искал зубами в своем мундштуке.
А я от радости, что отец одним из первых записался в колхоз, налегал на учебу. Каждый день готовил уроки, каждый день в классе поднимал руку, чтоб вызвали, часто приносил и показывал матери отличные отметки. Отец тоже этого не мог не заметить, так как все в деревне говорили обо мне. Мои успехи в учебе были известны и от учителей, и от учеников, которые заходили в наш класс и интересовались успеваемостью старших односельчан. Похвала в мой адрес смягчала отцовское сердце. Он успокаивался, становился более ласковым. По всему видно было, что он поверил, что колхоз — это дело будущего и необходим он больше молодым, чем ему.
Так мы и жили в то памятное переломное время. Прочно вступали в тридцатый год, готовились к первой колхозной посевной. Незаметно пролетел январь. Вот-вот кончится и февраль… Солнце явно повернулось лицом к земле, и яркие лучи его заглядывали во все уголки.
Но не одно солнце хозяйствовало на земле. Были и тени, и появлялись они, как только подвертывался благоприятный момент. Вылезали ночью и даже днем. Но больше всего любили тени сумеречное время. Время, когда люди становятся более настороженными, собравшись в своих хатах.
В один из вечеров снова зашел к нам Макар Короткий. Отца в это время дома не было. Макар приветливо поздоровался с матерью, на меня только сверкнул темными глазами из-под лохматой шапки-ушанки.
А потом сказал:
— Поговорить, Хадора, зашел…
— Пожалуйста, садись…
— Но… — он снова искоса посмотрел на меня.
Мать смутилась, руками развела. Я понял, что она не могла попросить меня: выйди, мол, погуляй немного, а мы тут поговорим. И я не растерялся.
— А у нас с вами не может быть секретов!
— Вот как?! С нами, значит… А о чем же нам с тобой говорить?.. Нос еще…
Короткий был явно недоволен моим заявлением, но сдержался. Хитрый был, понимал, что мать не пойдет против сына, не вступит в невесть какие переговоры с далеким давно уже ей человеком.
Она молчала.
— Тогда и ходить по хатам нечего, — улучив момент, сказал я и отвернулся от него.
Короткий даже заерзал на скамье, но ничего не ответил, только поглядел на мать.
— Не надо так, Петручок, со взрослыми… Нехорошо… — сказала мать.
«Нехорошо так нехорошо, — думал я про себя, — но из хаты я никуда не пойду, одну мать с этим Макаром не оставлю». И, не реагируя на слова матери, я начал слоняться по хате, подыскивая себе какое-нибудь занятие.
