Красный ледок | страница 24

Как же мне хотелось, чтобы дядя Игнат убедил отца вступить в колхоз.

— Короткий не один, — продолжал дядя Игнат. — Короткий — это недобитые темные силы у нас. От этих сил можно ждать только самых подлых дел… Понимать это надо, Прокоп.

— Так я кто, подкулачник? — загорячился отец.

Игнат Дрозд не спешил. Он понимал, что не удержись он сейчас, какое-то время, и все, чего он добился, может сгореть в пламени жаркого спора. И он потянулся к отцову кисету, хотя у него было и свое курево и спички. Отец подал ему кисет, подвинул и клочок газеты. Пока дядя сворачивал цигарку, в хате царило молчание. Когда прикурил, снова заговорил, тихо, сдержанно:

— Да нет, Прокоп, ты не подкулачник… Какой из тебя подкулачник? По душе своей, по хозяйству. Это все равно, что меня кулаком назвать…

— А чего ж ты говоришь?..

— А то, что не нюхайся с кулаками… — отрезал Игнат.

— Ну, это мое дело. — Отец будто обижался на кого-то.

— Тогда и в колхоз идти тоже твое дело… Да, твое. Немедленно идти! Слышишь — немедленно. Тогда все увидят, с кем и куда Прокоп Ничипорук идет… Куда Прокоп Ничипорук путь держит… Понятно?

Дядя Игнат вылез из-за стола.

— А ты мне не приказывай, — буркнул отец.

— Кто тебе приказывает, Прокопка, — тихо промолвила мать. — Тебя уговаривают, тебе советуют…

— И просят, — добавил я.

Отец нервно поднялся. Заходил по хате из угла в угол. Дядя Игнат стал одеваться, мать — собирать со стола.

Все молчали.

Только потом, спустя несколько лет, отец мне признался, что тогда, в тот вечер, он впервые почувствовал себя одиноким как никогда. Почувствовал, что быть в стороне невозможно, трудно, даже страшно. И он, конечно, вступил в колхоз.

Мать тихо плакала. Я не понимал ее. Никак не мог понять. То ли она из-за колхоза, то ли только из-за меня, чтоб в хате было спокойно… Плач ее просто разрывал мое сердце. Отец отводил в общий хлев коня — она плакала. Отвозил инвентарь — спряталась в каморку и еще горше там плакала. Только, заметил я, плакала она так, чтоб отец не видел. Я, конечно, понимал, что и ей, как и отцу, трудно было расставаться со всем, к чему только-только успели привыкнуть. И, конечно же, она хотела, чтобы все мы: я, отец и она — не отставали от людей, не были последними, не были вместе с теми, кто слушался не брата ее, Игната, а Макара Короткого.

Отец за день или за два сдал в колхоз все свое имущество и имел на руках книжку, в которой было отмечено, что именно он сдал. Мать подолгу держала в руках эту книжку, перекладывала с места на место. Но что мне нравилось: мать не ходила, как некоторые, в общий хлев глядеть на свою корову или коня, подкармливать их или просто постоять возле хлева, приласкать, а то и прижаться к теплой шее своей скотины. Позднее, примерно через месяц, она как-то проговорилась: «Сдала все, будто в общий двор к брату». Видно, ей легче было, чем отцу. Все же Игнат Дрозд — организатор и первый председатель колхоза — был ее брат, родной человек.