Холод полз сквозь щели окон. Каморка была нетопленая, и, собственно, это была не каморка, а вместительная комната. В ней было не очень темно, так как оба окна не были занавешены, и снаружи пробивалось мерцание той освещенности, которую вызывал снег. Когда Биндиг двигался, он чувствовал тело женщины. Она прижалась так плотно к нему, что он мог слышать ее дыхание. Женщина лежала спокойно, с открытыми глазами. Она натянула перину выше груди и спрятала под ней руки. Биндиг не терпел перин. Он снял ее. Сухая прохлада комнаты благотворно действовала на его тело.
– Ты простудишься, – тихо сказала женщина, – комната холодная… Она хотела укрыть его тело, но он удержал ее руку. – Мне не холодно.
– Ты заболеешь, – уговаривала она его. Она немного приподнялась и посмотрела ему в глаза. Он притянул ее к себе и поцеловал.
– Еще только лишь несколько часов…, – шептала она. Он гладил ее тело, и, несмотря на свои изодранные ладони, он чувствовал мягкую, теплую кожу. Она опустила голову на его плечо и повторяла: – Только лишь несколько часов… Казалось, будто ее голос находился на удалении нескольких миль. Он слушал его, как он иногда слышал радио через наушники в бронетранспортере с радиостанцией. Но женщина была рядом с ним. Она лежала, слегка прислонившись к нему, и он мог чувствовать ее дыхание на своей груди.
– Ты…, – произнес он, – Анна, как это было, собственно? Завтра или послезавтра я буду думать, что этого всего не произошло, и я никогда не лежал с тобой…
– Так хорошо, – сказала она, – я хотела этого, и ты хотел этого. Хорошо.
– Ты хочешь спать? – спросил он.
Она не отвечала, и он сказал: – Вероятно, это последний раз, когда мы вместе. Кто знает, что случится в ближайшие дни…
Она ничего не говорила. Но она прижала свое тело так близко к нему, что он почувствовал, как кровь начала пульсировать быстрее.
– Это хорошее воспоминание, – медленно сказал он, – когда завтра я буду думать о тебе, это будет хорошим воспоминанием. У меня немного хороших воспоминаний, и на этот раз, вероятно, я сдохну, тогда, по крайней мере…
– Молчи…, – тихо воскликнула она. – Молчи об этом. С тобой ничего не случится!
Он засмеялся, но смех звучал совсем не весело. – Я ведь иду не на прогулку. И русские не горошинами стреляют…
Он сам не знал, почему он сказал это теперь, потому что у него никогда не было привычки перед операцией говорить, что его могут убить.
Анна, думал он. Такие мысли приходят, если внезапно обнаруживают что-то, ради чего стоит возвращаться. Я верю, это может сделать человека трусом.
