— Мне кажется, что по этому вопросу нет двух мнений. Если хотите, я спрошу иначе: могут они уйти отсюда, если им захочется, или нет? Теоретически можно представить, что индейцу в один прекрасный день наскучат ваши правила гигиены и зеркала. Может он уйти отсюда? Или это бестактный вопрос?
— Отчего же? Нисколько. Он не может уйти. Пока что не может. Учтите, что свобода в нашем понимании неизвестна индейцам.
Прежде всего они не знают, что такое демократия.
— Значит, вы обучаете их здесь свободе в нашем понимании?
Элиот был доволен, почти польщен.
— Вот именно. Вы совершенно правильно выразились, хотя точнее было бы сказать, что мы к этому стремимся. В пределах сил наших.
— А свобода вообще и свобода в нашем понимании — вещи разные?
Лицо Элиота выразило бесконечное терпение. Он взял меня за рукав своими сухощавыми пальцами.
— Я вижу, что наши взгляды не совпадают.
В этом нет ничего удивительного; кроме того, мое первое правило — всегда уважать мнение другого человека. Эта проволочная изгородь возникла в тот момент, когда определенная группа людей решила временно принести в жертву свою личную свободу в интересах той, я бы сказал, подлинно демократической свободы, которую и вы и я так любим и ценим.
Индейцы проходят здесь процесс перевоспитания, и эта изгородь поставлена, чтобы служить им защитой. Не следует забывать, что в течение последних пяти лет они находились во власти беспринципных демагогов. Нужно помнить также и о плантаторах.
— А что, собственно, нужно помнить о плантаторах?
— Нужно помнить, как они поступали с индейцами. Это же была притча во языцех. Вы толкуете мне о свободе, но, уверяю вас, у вас волосы станут дыбом, если я вам расскажу, что проделывали с индейцами плантаторы. Для них ничего не стоило споить, точнее отравить, целую деревню запрещенным самогоном и потом с помощью вербовщиков угнать их всех на плантацию. Конечно, индеец был волен оставаться на плантации или уйти домой, но он отлично знал, что если вернется в деревню, то интенденте спустит с него шкуру и отправит обратно к плантатору, потому что интенденте получил от плантатора взятку.
На минуту у меня шевельнулась мысль, что Элиот перешел в контрнаступление, но я тут же от нее отказался. Достаточно было взглянуть в лицо Элиота, чтобы понять, как он далек от этого. Да и откуда ему знать, что я из плантаторской семьи? Вообще же у меня создалось впечатление, что Элиот скорее симпатизирует мне. В его отношении ко мне даже в мелочах сквозило желание быть полезным; кроме того, он, видимо, принадлежал к тому типу людей, которые готовы разорваться надвое, чтобы одновременно и отстаивать свою позицию, и любезно выслушивать аргументацию оппонентов.
