Он стал думать об этих прожитых без Вали годах. Сейчас он может сказать, что они были нелегкими: теперь-то девочки уже большие, сами многое делают по дому, а ведь тогда поначалу крутился, погрязал в бытовых делах, и трудно даже представить, чем бы все обернулось, если бы не люди, не женсовет, не Вера Исаевна Овчинникова. А Рената Николаевна?.. Обязан, обязан ты ей!.. Этого не сбросишь со счетов — приезжала, оставалась в доме, убирала, стирала, помогала. Худенькая, хрупкая, а успевала сделать ворох дел, откуда в ней брались силы? Девочки вокруг нее вились, тоже споро, ловко все делали, и было удивительно смотреть на них — подружки, да и только!
С той сцены, с того, как ему теперь все больше представлялось, ненужного объяснения Рената Николаевна притихла, старалась с ним не встречаться, опускала глаза и даже во время обеда на поляне не развеселилась, не оттаяла — выглядела сумрачной и бледной, переговаривалась только с девочками. Фурашов раза два отметил, однако, как она поглядывала в сторону той дальней группки, самой многочисленной, сосредоточившейся возле буйного костра, — там энергично, живо управлялась у ведра с ухой Милосердова: огненная копна волос вспыхивала на солнце пламенем, светлое легкое платье мелькало белым пятном. И Фурашов, заставляя себя не смотреть туда, все же смотрел, испытывая какую-то стесненность в груди, точно ему не хватало воздуха.
И опять сейчас в ушах зазвучал высокий, сквозь слезы напряженный голос Ренаты Николаевны: «Я знаю, знаю… В городке говорят… Милосердова из-за вас и разошлась, и осталась, живет…» И словно этот голос заставил Фурашова очнуться. В городке говорят… Значит, люди о чем-то догадываются? А о чем? Ведь он, Фурашов, не давал повода, ровно и обычно относился и к Ренате Николаевне, и к Милосердовой! Так ли? Одна бывает в доме, приезжает как к себе, люди в маленьком городке видят: она все время с девочками, с твоими дочерьми — так почему бы не сделать вывод? Почему? Хотя ты и считаешь себя не причастным к этому, полагаешь, что в стороне, но поди, как говорится, объяви во всеуслышание об этом — не получится, не выйдет! А Милосердова? Останавливаешься, беседуешь с ней… Скажешь, с кем ты не говоришь, с кем в городке не останавливаешься, на то ты, мол, и командир? Но, положа руку на сердце, надо сознаться, что тут и беседы иные, и поведение твое иное; и конечно же, этого не только не скроешь от людей, но и не убежишь от самого себя: ты неравнодушен к Милосердовой, иначе чем же объяснить и тревожность, и стесненность, которые испытываешь, встречаясь с ней?..
