Он поднял голову. Вид у него был больной, осунувшийся.
— Добрый вечер, Рудольф, — ответил он и спросил: — Ты хорошо себя чувствуешь?
— Да, отец.
— Садись.
Я сел и не произнес больше ни слова. Когда кончили обедать, отец вынул часы и сказал:
— А теперь помолимся.
Все опустились на колени. Новая прислуга пришла из кухни и присоединилась к нам. Как только мои голые колени коснулись каменного пола, меня пронизал холод.
Отец начал читать «Отче наш». Я шевелил губами, слово в слово повторяя за ним молитву, но не издал при этом ни звука. Отец взглянул на меня — его глубоко запавшие глаза смотрели устало и печально, — прервал молитву и проговорил глухим голосом:
— Рудольф, молись вслух.
Взоры всех обратились на меня. Я посмотрел на отца долгим взглядом и с усилием выговорил:
— Не могу.
Отец взглянул на меня удивленно.
— Не можешь?
— Нет, отец.
Он снова начал молиться, а я — шевелить губами. Я старался не думать ни о чем.
Два дня спустя я пошел в школу. Никто не заговорил со мной о том, что произошло.
На утренней перемене я снова начал считать шаги. Я сделал уже шесть переходов, как вдруг чья-то тень заслонила от меня солнце. Я поднял глаза — это был Ганс Вернер.
— Здравствуй, Рудольф.
Я молча продолжал свой путь. Вернер пошел рядом со мной. Не переставая считать, я взглянул на его ноги. Он слегка хромал.
— Рудольф, мне надо поговорить с тобой.
Я остановился.
— Я не хочу с тобой разговаривать.
— Так! — произнес он, немного помолчав. Казалось, он окаменел.
Я снова принялся вышагивать и дошел до стены часовни — Вернер все еще был на том самом месте, где я его оставил. Теперь я снова зашагал к нему. Некоторое время он стоял в нерешительности, затем повернулся на каблуках и ушел.
В тот же день в коридоре я встретил отца Талера. Он окликнул меня. Я остановился, вытянулся в струнку.
— Вот и ты!
— Да, отец Талер.
— Мне говорили, что ты был тяжело болен?
— Да, отец Талер.
Он молча оглядел меня, будто с трудом узнавал.
— Ты изменился. Сколько тебе уже лет, Рудольф?
— Тринадцать, отец Талер.
Он покачал головой.
— Тринадцать лет! Всего только тринадцать!
Он пробурчал что-то себе в бороду, потрепал меня по щеке и удалился. Я посмотрел ему в спину. Спина была широкая, могучая — и я подумал: «Предатель!» Волна безумного гнева затопила меня.
На следующее утро, едва я расстался с отцом и повернул на Шлоссштрассе, как услышал позади шаги.
— Рудольф!
Я обернулся. Это был Ганс Вернер. Я повернулся к нему спиной и пошел дальше.
