— Добря, братя! — перегукиваются прорубщики.
— Добря!
— Жгистый морозень!
На Ильинке, в церкви святой Татьяны, престольный звон. Старухи, молодки, боярыни с челядными девками и мамками, купчихи, дворянки стекаются на Ильинку со всех концов Москвы, чтоб поклониться своей тезоимениннице Татьяне.
Бабий праздник: бабы разряжены, нарумянены, чопорны… Именинницы раздают нищим гостинцы, деньги.
Посадская детвора гурьбой гоняется за боярскими санями, на шеях у них висят сумки, куда они складывают доставшиеся им подарки. Боярыни щедры: бросают детворе пряники, калачи, яблоки… Нищим боярыни раздают одежду. Галдёж стоит возле боярских саней: нищенки рвут друг у дружки барские обноски, ссорятся, дерутся… Боярыни унимают их, да где там! Они и на боярынь наскакивают, хватают за полы, за рукава — вот-вот постаскивают с боярынь и то, что надето на них.
На паперти зыкастый пономарь продаёт чётки, нательные крестики, маленькие наперстные иконцы и складни с ликом святой Татьяны.
— Матери и щери![32] — зычно, с привздохом, выстрадывает он. — Иже не минете святой прудажи, ино минут вас беды и напасти!
У пономаря рыжая с прочернью борода, рваные ноздри, — видать, за какой-то давнишний разбой, — поверх доброй камлотной рясы старый, замызганный зипунишко, на ногах бурые ещё от летней пыли каржаки. Левой рукой пономарь скребётся в бороде, в правой — связка крестиков, иконок, складней. Он сует их под нос каждому, кто приближается к нему, настырничает, угрозливо бубнит:
— Полденьги чётки, полденьги крест. Матери и щери!
По другую сторону паперти — другой продавец, торгующий свежевыпеченными калачами и курбышками[33]. Он кричит, перекрикивая и забивая пономаря:
— Калачи, курбышки! Малыши, да хороши! Помяните Татьяну не спьяну, а хлебом насущным!
Над всем этим гомоном висит тяжёлый перегуд колоколов. По куполам скачут резвые солнечные зайчики — оранжево-золотистые, слепящие… Над угрюмым, чёрным Кремлем целое зарево: горит золото на Архангельском, на Успенском, на Благовещенском… Кремлёвские стены и стрельницы упорошены свежим снегом — чёрное с белым делает их ещё суровей. Кремль кажется мёртвым, пустым, заброшенным. Ничто не выдаёт его затаённости, только чёрные зраки пушек зорко и настороженно следят из узких бойниц за оживающим городом.
От Бронной слободы потянуло дымом — кузнецы вздули горны. От басманников дохнуло крутым горчичным запахом свежевыпеченных дрожжевых хлебов.
Пахло прогорклой прелью сырых берёзовых дров, снегом, зимой… Ветер смешивал запахи, разносил по городу.
